Аромагия
Шрифт:
Исмир с преувеличенным интересом изучал обстановку «Уртехюс», а я все пыталась сообразить, кто мог так жестоко пошутить.
— Ненавижу змей! — с чувством произнесла я. — Вы ее убили?
Глаза дракона мгновенно стали похожи на колкий лед.
— Нет! — и, отвернувшись, бросил через плечо: — Только люди уничтожают всех, кто им не по вкусу!
Перед глазами встал тот необычный сон. Исмир прав, люди привыкли уничтожать все, что мешает или кажется бесполезным… Но будет ли мир от этого лучше?!
— Простите меня, — попросила я, коснувшись
— Дети, — прикрыв веки, горько прошептал он. — Всего лишь глупые дети, готовые поджечь дом, чтобы поплясать у огня.
Не найдя слов для извинений и оправданий, я ободряюще сжала его ледяную ладонь обеими руками. Дракон пристыдил меня совершенно справедливо — и одновременно я не могла преодолеть гадливость и желание раздавить опасную тварь.
Пришлось лихорадочно искать какую-нибудь нейтральную тему для разговора.
И вдруг я сообразила:
— Постойте, а что вы здесь делаете в такой час?!
— Вы только теперь спохватились? — не открывая глаз, усмехнулся Исмир.
Его губы походили на вмерзшую в лед розу, а лицо казалось изваянным из снежной глыбы, как бы смешно и мелодраматично это ни звучало. Зато ладонь стремительно теплела, будто отогреваясь в моих руках.
Поймав себя на отчаянном желании прильнуть к его губам, чтобы согреть и их, я прикусила изнутри щеку, пытаясь угомонить разбушевавшееся тело. Исмир слишком часто со мной играл! Заставила себя отпустить его руку… и тут он открыл глаза. Ледяное пламя — это дико, однако именно им был полон его взгляд. Сквозь снежную корку губ будто протаяла улыбка, а в нежнейшее благоухание сандала капнули густого медового яда жасмина и приправили острым черным перцем. Так пахнет соблазн…
И оказалось, что даже лед умеет таять.
Я словно прыгнула в море со скалы, погрузившись с головой в вышибающие дух ощущения. Соленая горечь слез (это я плачу?!), обжигающий холод и острая нехватка воздуха.
«А губы у него теплые…» — это была последняя связная мысль…
Стук в дверь показался мне выстрелом в спину.
С трудом вынырнув из омута безумия, я задохнулась, сообразив, что дверь не заперта. А значит, гость всего лишь хотел обозначить свое присутствие. Надо думать, успев многое увидеть.
Вероятно, вид мой был растерянным и виноватым. И красноречивым. По крайней мере, от Петтера, стоящего в дверном проеме, несло душным гневом, горчичной ревностью и кислым разочарованием. Разочарование похоже на прокисшие маринованные огурцы — на вид такие пикантные и хрустящие — но вялые и пересоленные.
Хотелось извиниться, хотя за что? Наверное, за развенчанный идеал. Пусть муж много раз изменял мне, даже не слишком это скрывая, пусть в доме ко мне относились хуже, чем к приблудному псу — я должна держать лицо. Улыбаться, терпеть, усмирять львов добротой и кротостью…
Но боги мои, милосердные мои боги, как же я устала!
Я поневоле усмехнулась. Жизненный опыт (или цинизм?) безжалостно подсказывал, что это всего лишь самообман.
От моей улыбки Петтер дернулся, как от пощечины.
— Госпожа, — будто переломившись в поклоне, начал он, старательно глядя мимо меня. — Мне нужно кое о чем вам рассказать.
— Я вас слушаю, — я попыталась шагнуть в сторону от Исмира, однако он легко меня удержал. Пахло от него мандариновым весельем и кисловато-лимонным любопытством.
— Наедине! — словно выплюнул Петтер.
— Как угодно, — пожал плечами Исмир. Наклонился ко мне и сказал на ухо, едва-едва касаясь губами моей кожи: — Будьте осторожнее с корицей, ее действие на ледяных драконов… весьма специфично.
И, сверкнув напоследок улыбкой, вышел, оставив меня переваривать свое возмутительное заявление.
— Петтер, — не поднимая глаз, начала я, лишь теперь осознав, в каком положении очутилась. — Могу я попросить вас сохранить увиденное в секрете?
— Попросить… — протянул мальчишка с насмешкой и горечью, от которой у меня запершило в горле. — Да, попросить — можете. Только скажите, почему он?!
И вот это детское: «Почему брату купили лошадку, а мне нет?!» — меня добило.
Закрыв лицо руками, я принялась смеяться…
Успокоившись, я взглянула на замершего у входа Петтера.
Надо сказать, выражение лица у него было презанятное, а запах и того интереснее: так пахнет осока. Травянистый болотно-зеленый аромат — обида и замкнутость.
— Петтер, — вздохнув, уже серьезно начала я, глядя ему в глаза. — Все совсем не так, как вы подумали…
Еще раз вздохнула, когда он недоверчиво хмыкнул (звучало это и правда нелепо и беспомощно).
— Совсем не так! — упрямо повторила я. Выпрямила спину и, подняв подбородок, отчеканила: — Для ледяных драконов корица является афродизиаком. Меня укусила змея, — я кивком указала за забытую (или оставленную в качестве сувенира?) гадину на столике. — Исмир помог мне с ней справиться. А я, не зная об особенностях действия на него корицы, применила ее как антидот. Результат вы видели.
Признавать, что причиной произошедшего являлся афродизиака, было унизительно, потому что…
Петтер услужливо озвучил, почему:
— А на вас тоже это подействовало? И что он вообще здесь делал?
Пришлось проглотить резкое: «Это не ваше дело!».
После всего, что я ему вчера наговорила, да еще при нынешних обстоятельствах, это было бы не лучшим решением.
— У меня тоже случаются минуты слабости. Надеюсь, такой ответ вас удовлетворит?
Надо думать, у мальчишки тут же возник соблазн проверить, как я отнесусь уже к его поцелую. Петтер опустил глаза, мучительно покраснел и сжал кулаки. И аромат: кислая клюква смущения, виноградная сладость предвкушения, томительно-тягучая амбра желания.