Аромат колдовской свечи
Шрифт:
Позднее воскресное утро прошло в бесплодных ожиданиях: не позвонит ли Андрей? Вчера, уходя от нее, он, как необязательный любовник, пообещал позвонить. Ника удержалась от не менее пошлого «я буду ждать». Но, закрывая за Андреем дверь, она приоткрыла другую – дверь своих ожиданий. Ведь должен же он позвонить – справиться о котенке! Но утро лениво переросло в день, а Андрей так и не позвонил.
– Твой «папочка» – самый «настоящий мужчина», – в сердцах заявила Ника котенку, довольно урчавшему над миской с кошачьим кормом. – Сплавил тебя мне, одарил одноразовыми алиментами в виде пакета с кормом, и все, привет! Даже не
Котенка гораздо больше интересовала еда, чем растрепанные чувства хозяйки. Ему, похоже, было все равно, позвонит его «приемный отец» или нет, главное, чтобы мисочка была полна вкусного паштета.
– Вот что! Мы не будем ждать его звонка! Нам и вдвоем хорошо, и мы вовсе не нуждаемся в том, чтобы кто-то звонил нам и интересовался нашим настроением. Настроение у нас прекрасное, так?
С этим котенок согласился, поднял голову, посмотрел на хозяйку круглыми глазами и мяукнул.
– Вот и отлично, Рыжий!
Чтобы отвлечься от напрасных ожиданий, Ника достала конверт с рукописью и вытащила тот отрывок, который вчера не успела перечитать.
«…Однажды в его жизни произошел серьезный и непредвиденный сбой, словно в надежной стене крепости незаметно расшатался камень и вслед за этим обвалился изрядный кусок кладки. Мальчик научился не замечать ни холода, ни жары, преодолевать усталость, справляться с физической болью, глушить в себе страх, но как победить нахлынувшие на него Чувства, не знал. Они оказались тем сильнее, что выпали на период бурной гормональной перестройки, когда он переживал период превращения из ребенка-подростка в молодого мужчину.
Как только выдавалась возможность, мальчик бежал в деревню, чтобы тайно поглядеть на Плясунью, как про себя звал он девушку, имени которой не знал.
Впервые он увидел ее на деревенском празднике, на который пришел без приглашения. Со стороны, не участвуя ни в играх, ни в танцах, ни в каких других забавах, которым с удалью и азартом предавалась деревенская молодежь, мальчик наблюдал за людьми. Он знал, что местные судачат о нем, относятся настороженно. Видимо, из-за старика, которого хоть и уважали, но побаивались. Пусть.
На празднике ему быстро наскучило, и он собрался уже уйти, как вдруг увидел ее – ангела, сошедшего на землю. Когда незнакомка вышла в круг, все расступились, а гармонист, игравший что-то залихватское, замер, оборвав музыку так резко, словно его пальцы, до этого ловко бежавшие по клавишам, наткнулись на невидимое препятствие. Девушка плавно подняла руки, будто давая команду, и гармонист вновь заиграл, но на этот раз что-то тягучее, плавное, сладкое и одновременно грустное. Но не сразу он смог настроиться на новую мелодию. Пальцы гармониста поначалу спотыкались, перебирали клавиши с такой неуверенностью, будто долгое-долгое время не касались их и успели потерять сноровку. Впрочем, парня можно было понять. Красота девушки была ослепительной, как отражающийся от хрустальных вод ручья солнечный свет. Не только гармонист не мог отвести от нее взгляда; деревенские парни все как один приосанились, а те, кто оказался посмелее, пошли вокруг танцующей красавицы вприсядку. Но девушка не замечала кавалеров, всеми силами старающихся привлечь к себе ее внимание. Она словно растворилась в танце.
Мальчик, завороженный красотой и грациозностью Плясуньи, наблюдал за ней из своего укрытия.
Музыка смолкла. Девушка плавно опустила руки и, будто очнувшись от глубокого сна, растерянно осмотрелась. А затем, словно впервые увидев окружающих ее людей, приветливо всем улыбнулась. Короткая пауза, длившаяся ровно столько, сколько гармонисту понадобилось, чтобы перевести дух. Молодежь вновь сошлась в хороводе, включив в него и Плясунью. Кто-то из парней заметил мальчика и весело поманил его, приглашая в общий круг. Но тот отчаянно замотал головой и, закрыв лицо ладонями, круто развернулся и убежал.
Почти до утра он отсиживался в лесу, не шел домой. Ночной холод лапал его худое тело стылыми ладонями, но мальчик не замечал этого, наоборот, он чувствовал жар от взбудораженной крови. Что-то ему подсказывало, что нужно таить этот секрет, не открывать его даже старику. Особенно ему.
Он стал чаще бегать в деревню. Иногда долго слонялся по улочкам, попадая под неодобрительные взгляды селян. Но о чем бы ни судачили за его спиной жители, ему не было до этого дела. Он ходил в деревню не к местным, он ходил, чтобы тайно поглядеть на Плясунью.
Он наблюдал за ней издалека, никогда не подходил близко, не заговаривал с ней. Иногда, следуя за девушкой на расстоянии, чтобы она его не видела, провожал ее до дома и какое-то время еще прятался за поленницей, с грустью глядя на окна избы и надеясь, что в них на мгновение мелькнет силуэт красавицы…»
Закончив чтение, Ника взяла телефон, чтобы, наконец, позвонить родителям Эдуарда. Как бы ей ни хотелось оттянуть этот звонок, сделать это было нужно. В последний раз с родителями Эдички, Юлием Борисовичем и Ириной Петровной, она виделась не так давно, на сорок дней. Но с тех пор не звонила им, хотя они наверняка ожидали ее звонка. Для Юлия Борисовича и Ирины Петровны Ника была потенциальной невесткой – невесткой номер один, вне конкуренции, – и хоть сама девушка в мягкой форме давала понять, что Эдуард был для нее лишь приятелем, позиции своей его родители не меняли.
Набирая домашний телефон родителей Эдуарда, Ника испытывала угрызения совести и за то, что она так долго им не звонила, и за то, что собиралась обременить просьбой. «Я делаю это ради Эдички! Он хотел что-то сказать мне, но не успел. Я просто пытаюсь выяснить, что именно», – так уговаривала она себя, слушая в трубке длинные гудки. И вот когда она уже собиралась дать отбой, услышала уставший голос Юлия Борисовича:
– Говорите.
– Здравствуйте, Юлий Борисович! Это Ника. Извините за беспокойство…
После обмена необходимыми любезностями, вопросами и сочувствиями, Ника изложила свою просьбу. Она рассказала Юлию Борисовичу почти правду, но, конечно, умолчала про командировку и гибель редакционного фотографа. В ее изложении дело выглядело вполне достойно: Эдуард закончил роман, но передал Нике лишь первую главу, а ей хотелось бы найти полный текст, чтобы составить рецензию и попробовать представить рукопись в то или иное издательство.
– Конечно, конечно! Он был бы так счастлив, мой мальчик! – засуетился Юлий Борисович, и Ника почувствовала угрызения совести, потому что знала, что романа больше нет, а тех отрывков, что сохранились, недостаточно для публикации.