Аромат розы
Шрифт:
— Ты говоришь, они давно знали, что он вор. Подумать только, и нам ничего не сказали! Он же мог нас ограбить, а мы бы ничего не замечали.
— Мы платим ему такое огромное жалованье! Но тут уж мы сами виноваты. Слава Богу, серебро, кажется, пока еще цело.
— Интересно, почему он согласился служить в доме, где нечего украсть? — удивлялась мама.
Наверно, все богатые семьи знали, что он за птица, и договорились не брать его на службу. Я не хочу сказать, что мы совсем уж бедные, но по сравнению с Парэмом и даже с Пакенхемами, ему
Пока мы с мама обсуждали наши дела, в гостиную торжественно вплыла Бродаган. Вид у нее был мрачный, черные глаза сердито сверкали.
— Мяса на обед не будет. Все сгорело, остались одни угли, миледи, — объявила она злорадно.
Бродаган всегда радуется, если в доме случается какая-нибудь беда. Обгоревшие концы ее передника красноречиво свидетельствовали об ужасных событиях, происшедших внизу на кухне.
— Я как последняя дура доверилась Мэри и оставила ее присматривать за мясом, а она мне такую пакость сделала.
Бродаган никогда не признает себя виноватой. Что бы она ни испортила (а она у нас порядочная недотепа), всегда виноват кто-то другой. Если подгорит мясо или получится пудинг с комками, или порвется что-нибудь при стирке, она всегда умудрится свалить вину на других. Но она так нам предана и так трудолюбива, что мы ее никогда не наказываем.
Она продолжала причитать о своих несчастьях.
— И ведь только вчера вечером я застала ее со Стептоу в темном уголке в столовой. Этот негодяй ее тискал, а я ведь обещала ее матери присмотреть за ней. Нет, с меня довольно — или он отсюда уйдет, или я. Я не потерплю, чтобы всякие прохвосты портили моих служанок.
— Пришлите сюда Стептоу, Бродаган, — попросила я.
— Легко сказать пришлите. Он в мансарде, роется в одежде бедного мистера Макшейна, обыскивает карманы покойного, смотрит, не завалялся ли там случайно двухпенсовик. Но я туда не полезу сегодня, моим старым ногам это не под силу.
— Так он опять в мансарде? — спросила я.
— Он там проторчал целое утро, а там все так и не убрано. И в прихожей он не появлялся, где ему положено сидеть. Я не нанималась открывать за него двери и принимать ваших гостей. Приходила миссис Чотон, спрашивала про книги.
Бродаган достала клочок бумаги, развернула его с таким видом, как будто это был пучок крапивы, и стала с трудом по складам разбирать свои каракули.
— Она говорит, что этот парень, ну как его, вроде, Скот, словом, его уже продали. А жена викария не хочет читать этого безбожника лорда Байра или Бера. Ну, да это неважно. Она сказала, что это тот, кто написал о ребенке Гарольде. Миссис Добиган и миссис Стил уже прочитали все, что написала Мария Эджвул, до последней буковки, и ни одной леди не понравилась ваша затея с Гордыми и предрассудочными, про которых написала какая-то анонимная леди. Я никогда не любила этих леди, которые боятся поставить свое имя под своей же писаниной. По-моему, раз уж написал книгу, так она какая есть, такая и есть.
— Спасибо,
— Ваш передник, Бродаган! Вы его сожгли! — удивилась мама.
Бродаган спокойно посмотрела на свой передник.
— Теперь два вечера кряду придется работать и потратить добрых два шиллинга из моего нищенского заработка, потому что я не могу вас позорить и показываться на людях в этих обгорелых лохмотьях, миледи. Из него получатся отличные тряпки, — заключила она и выплыла из комнаты.
Не сомневаюсь, что она просто обрежет край и велит Мэри подрубить его. Но Бродаган лучше не возвращать к реальности, раз уж она приготовилась к страданиям.
— Я поднимусь в мансарду и приведу сюда Стептоу, а вы объявите ему об увольнении, мама.
Ее хорошенькое личико недовольно сморщилось:
— Почему бы тебе не поговорить с ним самой, дорогая? У тебя это получается гораздо лучше.
Не в пример Бродаган, которая обожает неприятности, мама очень не любит их. Я придерживаюсь золотой середины и, поэтому, мне всегда приходится выполнять за нее всякие малоприятные дела.
Разговор со Стептоу — удовольствие небольшое, но я его, конечно, не боялась. Поднявшись в мансарду, я увидела, что он складывает дядины вещи в два ящика: в один — хорошие, в другой — поношенные.
Он с довольным видом оглядел свою работу.
— Это я оставлю себе, — объявил он, указывая на ящик с хорошей одеждой. — Мой портной переделает эти пиджаки.
«Мой портной» — прямо как светский франт! Эта фраза меня подстегнула.
— Я только что вернулась из Парэма, Стептоу. Я рассказала ее светлости, где были найдены бриллианты. Они не будут возбуждать судебное расследование.
Он немного приуныл, но все же вид у него был не такой смирный, как я рассчитывала.
— Боюсь, мы не сможем найти деньги, чтобы повысить вам жалованье. Вы, разумеется, не захотите остаться у нас на прежних условиях. Мы не будем возражать, если вы поищете себе другое место. Две недели, я думаю, будет достаточно и нам, и вам, чтобы найти что-нибудь подходящее.
Он прищурил свои противные маленькие глазки и процедил сквозь зубы:
— Я мог бы пока не настаивать на прибавке.
— Вы вынуждаете меня сказать прямо, Стептоу — мы больше не нуждаемся в ваших услугах.
Тон у него был не извиняющийся, а наглый, как и прежде:
— Я и крошки не взял в вашем доме. Вы сами знаете, что это правда.
— Я не обвиняю вас в том, что вы крадете у нас ложки.
— Если вы намекаете на тот китайский кувшинчик в Парэме, так я его не брал. Он просто разбился, а что похожий кувшинчик оказался в антикварной лавке — я тут ни при чем.
Тут он, конечно, сделал глупость. Можно сказать, сам проболтался, за что его выгнали из Парэма. Ничто не могло разозлить лорда Уэйлина больше, чем то, что кто-то покушается на его фарфор.