Аромат рябины
Шрифт:
Когда, уже почти ночью, Лиза вновь подошла к дому, который так недавно покинула, реальность вдруг ясно встала перед ней. Она подняла взгляд на темные окна и поняла, что никто больше не ждет ее и она действительно осталась одна. Лизе стало дурно, она остановилась возле подъезда и застыла, глядя на пустой двор. Тихо кружился снег и падал ей на щеки, тая и смешиваясь с медленно текущими слезами. Какое-то движение рядом отвлекло ее от тяжелых мыслей. Мимо трусила бездомная черная собака. Ее лохматая спина была густо усыпана поблескивающими в свете фонаря снежинками. Она свернула к неподвижно стоящей Лизе, притормозила на мгновение, вяло вильнув хвостом и подняв заиндевевшую морду. И коротко глянула в лицо Лизы черными тоскливыми глазами. Потом опустила морду и побежала дальше, виляя тощим задом. Лиза проводила ее взглядом, всхлипнула и побрела в подъезд.
Когда она открыла
«Словно в могиле», — подумала Лиза, стаскивая куртку.
Она бросила куртку на пол в коридоре и, не включая света, пошла в спальню. Там, не раздеваясь, упала на кровать и, нащупав рубашку Юры, прижала ее к своему лицу. Скоро она так и заснула.
Прошло пять дней. Юра не позвонил ни разу. Лиза все это время оставалась в квартире. Правда, каждый вечер звонила родителям и говорила, что у нее все в порядке и она активно готовится к сессии. Но учебники не открыла ни разу. Лиза жила очень странной жизнью, находясь на грани сна и яви. Ее сознание было замутнено от постоянной непрекращающейся боли. Ощущение, что от нее оторвали одну половинку ее существа, было настолько реальным, что психика не выдерживала и ее личность двоилась. Одна ее часть что-то автоматически делала, пыталась есть, спать, смотреть телевизор, а другая постоянно находилась с Юрой и чувствовала, как он живет и что сейчас делает. Эта раздвоенность разрушала сознание, и оно делало попытки соединить две разрозненные половинки воедино. Тогда Лизе начинало казаться, что Юра никуда не уезжал и все еще находится рядом. Бывало, сидя у работающего телевизора, глядя в экран, но ничего не воспринимая, Лиза ясно слышала, как Юра окликает ее из кухни. Она вставала и шла туда. Потом ей чудилось, что любимый о чем-то спрашивает из спальни, и она вновь шла на его зов. Не найдя его, начинала безотчетно, не контролируя себя, целовать его рубашку, вдыхая все еще сохранившийся и такой знакомый запах туалетной воды. Но однажды, когда Лиза стояла как-то вечером у окна и смотрела на кружащийся снег, она на мгновение пришла в себя и ясно осознала, что все кончено и Юра для нее потерян навсегда.
«А ведь он никогда не любил меня, — твердила она себе, — раз смог вот так просто бросить меня».
Это пробуждение и возвращение к реальности вызвали такой взрыв отчаяния, что Лиза упала на пол и начала кататься, задыхаясь от рыданий и глухо вскрикивая:
— Нет, нет, нет…
В эту ночь она не смогла уснуть, и никакие снотворные не помогали. Лежа на спине в полной темноте и бессмысленно глядя в потолок, Лиза поняла, что ей нужен покой любой ценой, иначе она потеряет рассудок. В ее измученной душе неясными образами стали возникать различные цветы. Но все их постепенно заслонила огромная белая лилия. Она медленно разрасталась перед ее широко раскрытыми глазами, вытесняя собой все видимое пространство, раскрывая изящные мягко светящиеся лепестки и словно поглощая ее. Все усиливающийся сладковатый запах уже не раздражал Лизу, как раньше, а наоборот, одурманивал, кружил голову и давал необходимое забвение, похожее на наркотический сон. Лиза с радостью отдалась этому ощущению и постаралась максимально расслабиться. Она почувствовала, как вплывает в глубину распахнутой лилии, как аромат становится одуряюще густым, увидела, как узкие лепестки плотно закрываются за ней. Она оказалась внутри белого кокона. Ее тело, ставшее невесомым, мягко покачивалось, овеваемое струями сильного аромата. И это легкое покачивание убаюкивало. Глаза Лизы медленно закрылись, боль утихла. Она перестала ощущать свое тело. Ее горячее, опухшее от слез лицо стало остывать, а потом и застывать в невозмутимом покое.
На следующий день из пансионата вернулась ее сестра Маша. Она подошла к двери квартиры одновременно с каким-то парнем.
— Вы из пятьдесят первой? — быстро спросил он, копаясь в сумке.
— Да, — ответила Маша. — А в чем дело?
— Вам телеграмма. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь, — сказал он, протягивая бланк.
«От кого бы это?» — с недоумением подумала Маша, расписываясь.
Она позвонила в дверь. Подождала. Вновь позвонила. Потом достала ключи.
«Лизка в институте, что ли?» — подумала она, входя в квартиру.
Включила свет в коридоре и увидела куртку сестры на вешалке.
— Лиза! — позвала Маша, снимая пальто, и развернула телеграмму.
«Не могу без тебя жить. Собирайся в Японию. Люблю безумно, навсегда. Твой Юра», — прочитала она и усмехнулась.
— Ну и ну! Что творится, что делается! — сказала она вслух и громко позвала: — Лиза! Ты где? Тут тебе безумное
Она заглянула на кухню, потом зашла в спальню и оцепенела. Телеграмма выскользнула из ее опустившейся руки и плавно упала на пол.
Лиза лежала на кровати мертвенно-белая и неподвижная. Ее голова безвольно свесилась к левому плечу. Кожа была настолько бледна, что практически сливалась с белой простыней, на которой лежала Лиза. Нижние концы простыни окутывали ее туловище, а верхние были раскинуты в разные стороны, словно раскрытые белоснежные лепестки. Только два цветовых пятна нарушали эту невозмутимую белизну: тусклые золотые волосы Лизы и скомканный край малиновой рубашки, выглядывающий из-под белой щеки.
При вскрытии не обнаружили никакой патологии или хронических заболеваний. В заключении было написано, что у Лизы во сне произошла остановка сердца.
БУЗИНА
Розы осыпались за один вечер. Ирина вышла на улицу, когда солнце садилось в море. Она вдохнула насыщенный ароматами морской соли, увядших цветов и подсыхающей травы воздух и закрыла глаза, прислонившись к стене дома. Ветерок мягко касался ее горящих щек, развевал пряди волос, играл концом голубого капронового шарфа и широким подолом шелкового платья. Сладкий запах множества раскрытых чашечек мелких темно-красных роз, усеивающих вьющиеся стебли, дурманил ей голову. Розы заплетали высокую шпалеру, прикрепленную к стене дома и отгораживающую необычайно уютный уголок с маленькой деревянной скамейкой и крохотным круглым столом, постоянно усыпанным лепестками облетающих цветов. Возле скамьи стояла огромная округлая ваза из необожженной глины. Вчерашний ливень наполнил ее почти доверху. Несколько расправившихся розовых лепестков плавало на поверхности воды, напоминая кусочки намокшего алого шелка. Ирина решила сесть на скамейку, но в этот момент сильный порыв ветра закачал чашечки цветов, и множество лепестков полетели, словно стайки красных мотыльков. Часть их тут же упала на плиты дорожки, на стол и скамейку, некоторые застряли в пышных волосах Ирины, а несколько унеслись за каменную ограду и пропали в краснеющей закатной дали. Ирина невольно улыбнулась от щекочущих прикосновений летящих лепестков, стряхнула их с волос, потом провела рукой по скамье, очищая ее, и уселась, откинувшись на спинку и не сводя глаз с краешка солнца, уходящего за горизонт.
Осень в Сорренто оказалась необычайно теплой. И Ирина наслаждалась этим ласковым сентябрьским теплом, почти постоянно находясь в умиротворенном расслабленном состоянии. Вот и сейчас, пока сестра готовила в доме чай, она вышла на улицу полюбоваться закатом. Ирина приехала всего на десять дней в гости к Марине, сестре, которая была старше ее на два года и хотела максимально активно использовать время пребывания в Италии. Когда она собиралась сюда, то запланировала поезду в Рим, Флоренцию, хотела посетить музеи Сорренто. Муж Марины, сорокадвухлетний итальянец Умберто, забронировал одноместный номер в двухзвездочном отеле Mami Camilla. Ирине там необычайно понравилось. Отель выглядел, как частный пансионат, небольшой и уютный. Ее комната находилась в оштукатуренном флигеле цвета розоватой охры под черепичной крышей. Маленькая квадратная прихожая вела на крыльцо, возле которого стояло несколько коричневых керамических кадок с длинными колючими кактусами. Тут же высился кованый фонарь с матовым круглым плафоном. Ирине понравилось там с первого взгляда, но Марина запротестовала. Умберто, как поняла Ирина, не предупредил жену, что снял этот номер, и с вокзала привез их обеих сюда.
— Ты что, Берт, вконец офигел?! — громко начала возмущаться Марина, когда вышла из машины и обозрела окрестности. — Может, это у вас тут так принято, отправлять ближайших родственников куда подальше с глаз долой, но у нас в России такие вещи выглядят как неуважение, если не сказать больше! И мне ни слова! Я думала, мы прямо домой отправимся! У нас же огромная квартира! Тебе что, скотина ты этакая, жалко комнаты для моей сестрицы?!
— Но, милая, — испуганно начал Умберто и даже отступил назад от разгневанной Марины, — я же хотел, как удобнее дорогой сестре. Она тут будет как на курорте.
Умберто говорил на русском отлично, но сейчас, видимо, от волнения проглатывал половину слов и неверно ставил ударения. Ирина невольно начала улыбаться, наблюдая за ними. Ее сестра всегда обладала взрывным темпераментом, Умберто явно ей в этом не уступал. Но так как он был старше ее на десять лет, к тому же Марина обладала утонченной внешностью хрупкой пепельной блондинки с незамутненно чистым ангельским взором голубых глаз, он буквально боготворил ее. И Марина этим беззастенчиво пользовалась.