Артамошка Лузин
Шрифт:
Наказал атаман Егорке-бездельнику сидеть на мачте первого дощаника, берега обозревать, эвенкийские юрты высматривать.
Плыли, рассекая крутые волны, плыли без песен…
Солнце поднялось над рекой. Золотыми пятнами искрились
Всматриваясь в даль, Егорка заметил серую полоску. «Дым!» — екнуло сердце у Егорки. Но он молчал. Дощаники повернули к берегу и плавно скользили по тихому плесу.
— Юрты! — закричал Егорка и мешком скатился с мачты.
Атаман кулаком с одного удара сшиб с ног непутевого крикуна:
— Что козлом орешь?? Не слепые — видим!
Вытер Егорка рукавом нос, умолк.
— Ну смехота! — смеялись придушенно казаки. — Уморил!
Атаман махнул рукой, и лодки тихо подошли к крутому берегу.
Вышли казаки из дощаников и осторожно поползли по сыпучему яру.
Высунули головы казаки из-за кустарника, увидели у берега на зеленом пригорке четыре эвенкийских чума.
Остроконечные чумы стояли поодаль один от другого. Ветер слегка колыхал кожаные покрышки. Тихо вокруг, даже чуткие собаки молчали, будто вымерли. Все потонуло в сладкой предутренней дреме. Лишь в одном чуме слышался слабый детский крик да сонное баюканье; лишь над этим чумом взвивалась жиденькая струйка серого дыма. Видимо, этот чум и хранил для всего стойбища золотое пламя семейного очага; видимо, в этом чуме заботливая рука поддерживала огонь и день и ночь.
Крадучись, бесшумно поползли казаки в обход, чтобы захватить все чумы враз.
— Добыча! — затрепетал атаман. — Этих не упустим! Спят, видно, даже собаки не тявкают… с нами бог!
Сняв шапку, он размашисто перекрестился. То же сделали казаки.
— С богом! — махнул шапкой атаман.
Казаки вновь, припадая к земле, без шороха и шума поползли.
Первая почуяла врагов Терна. Она ощетинилась, разразилась диким лаем. За ней зарычали, залаяли и все остальные собаки. На стойбище поднялся сплошной собачий гвалт. Атаман тревожно махнул рукой. Казаки — кто куда: кто за валежину, кто в лощину, кто за кочку. Притихли, припали к самой земле, не дышат, ждут атаманова слова.
Из ближнего чума вышел Панака, из другого выглянул Одой.
— Отец, что видят твои глаза? — тревожно спросил Одой.
— Кроме горя, сын, ничего не видят мои глаза… Смерть тише змеи подползла к нашему стойбищу, — упавшим голосом ответил Панака.
Из большого чума выглянул Саранчо:
— Лючи!..
Он выхватил из колчана вой-стрелу и пустил ее ввысь. Стрела взвилась и пронеслась над головами казаков с пронзительным, зловещим воем. Казаки припали еще плотнее к земле. Собаки бешено лаяли. Панака, Одой, Чалык, Саранчо с двумя сыновьями отбежали от чумов и, укрываясь за деревьями, приготовились к защите
Атаман махнул рукой, и казаки поползли, окружая кольцом стойбище. Атаман поднял голову и тут же, обливаясь кровью, упал. Меткая стрела Саранчо попала ему в плечо. Казаки опешили. Стрелы с визгом метались над их головами. Ивашка Стрепетов не успел подняться на четвереньки, как вскинул руки, охнул и вытянулся. Стрела сразила Ивашку в грудь.
В страхе казаки поползли обратно.
Но атаман, зажав рану, поднялся:
— Трусы! Аль стрелять разучились? Пали из пищалей!
Раздался залп. За черным облаком дыма потерялись остроконечные чумы. Притихли собаки. Зарядили казаки пищали и еще раз пальнули по чумам. Кинулись на приступ.
Вновь взвизгнули стрелы. Они разили без промаха.
Казаки дружно вскочили и, взмахнув пиками, клинками, ринулись на чумы.
Первым упал с простреленной головой старый Панака. Остальные отступили в лес. Храбрый Саранчо метал стрелы. Раздался залп, и Саранчо упал с раздробленной ногой. Казаки влетели в чумы, сорвали кожаные пологи.
— Всех в злобе порубают! — забеспокоился атаман, охая от боли. — Кого же повезем? Опять неуспех… Стой! — закричал он. — Стой, ошалелые!.. Живьем хватайте, вяжите!
В это время Егорка Ветродуй волочил из чума перепуганную, растрепанную Агаду. К нему подскочил разъяренным волком Елизарка Косой. Егорка отбивался от него:
— Уйди от греха, Елизарка! Моя добыча… Ей-бо, моя! Ножом пырну! Уйди!
Одой бросился на помощь Агаде. Она билась в руках Егорки подстреленной птицей. Разодранная парка слезла с плеч, черные косы волоклись по земле. Егорка впился, как коршун, и тащил свою добычу. Одой взмахивал пальмой и разил ею, как огромным мечом. Падали казаки, даже кольчуги железные не спасали.
Одой подскочил к Егорке, а тот, увидев страшные, кровью налитые глаза Одоя, всклокоченные волосы и смертоносное оружие, бросил Агаду, забился от страха в кусты.
Не успел Одой схватить Агаду: навстречу ему бежал растрепанный Чалык, а казаки окружали его и ловили арканом, как дикую лошадь: Чалык, отбегая, припадал на колени и успевал пускать стрелу за стрелой. Подбежав к широкоствольной сосне, он укрылся за ней, закричал:
— Терна! Усь! Усь!
Собаки бросились на казаков со всех сторон, рвали нещадно, сшибали с ног, хватали за глотку. Зазевавшегося Прокопку Елкина они сбили с ног, загрызли насмерть.
Побили казаки собак. Долго гонялись за Терной, но убить ее не смогли.
Одой и Чалык бежали по тайге, на руках они несли полумертвую Агаду. Наперерез им неслась целая ватага казаков. Окружили кольцом.
Оглянулся Одой — всюду казаки. Скрипнул от злости зубами и взмахнул пальмой. Казаки бросились на Одоя, но от каждого взмаха пальмы шарахались, давя друг друга. Вскипел атаман. Вскинул пищаль. Грохнул выстрел — красная струйка поползла по руке Одоя. Выпрямился Одой, тонкая усмешка скользнула по его лицу. Поднял он пальму над головой, с одного взмаха переломил ее пополам, бросил казакам под ноги.