Артамошка Лузин
Шрифт:
Правитель, повернувшись, крикнул:
— Артамошка! Артамошка!
— Нету его! — донесся голос.
Правитель сдвинул брови.
Артамошку колотило от страха. Правитель послал казака. Казак принес большой кусок мяса.
— Дай ей, — показал правитель на Талачи.
Данилка ткнул Артамошку в бок:
— Смотри, мяса дали!
Талачи с жадностью смотрела на кусок, хотела вцепиться в него зубами.
— Сколь алчны! — забормотал поп.
Все напряженно ждали. Но пленники не прикасались к мясу.
— Ну, ешь! —
Ждали, ждали, так и не могли дождаться почетные гости, как лесные люди на их глазах будут есть мясо. Талачи тяжело дышала, от запаха мяса темнело в глазах. Она оглянулась, сверкнула глазами, потянула рукой кусок. Вскочил Саранчо, вырвал мясо из рук Талачи и бросил под ноги самому правителю.
Попятился тот, вытаращил глаза, застыл, багровея от злости:
— Отобрать, бросить псам!
— Вот это да! — шепнул Данилка и закрыл лицо руками.
Почетные гости ушли. По-прежнему сгорбившись, сидели пленники.
— Бежим! — дернул за рукав Данилку Артамошка.
— Куда?
— Нет, я один сбегаю, — передумал Артамошка. — Сиди здесь, — и скрылся.
Недолго ждал Данилка, Артамошка вернулся быстро. Грязная рубаха его оттопыривалась большим пузырем. Артамошка снял свою засаленную шапку и стал выкладывать из-под рубахи куски хлеба, плохо обглоданные кости. Всю эту еду достал он в поварне, на отвальном столе.
После ухода правителя караульный казак присел на бревно и прислонился спиной к стене. Его одолевала дремота. Куда убегут пленники! Забор высок, собаки злы.
Когда у караульного казака низко опустилась голова, Артамошка подполз к Чалыку, высыпал из шапки все куски на кожаную подстилку и осторожно отполз в сторону.
Чалык поднял голову и с удивлением посмотрел на Артамошку.
— Ешь, ешь! — шептал Артамошка и показывал на рот.
Чалык улыбнулся. Артамошка обрадовался. Чалык взял корочку хлеба, быстро ее проглотил. Прижавшись друг к другу, пленники склонили низко головы.
— Едят! — радостно забилось сердце у Артамошки.
— Едят? — удивился Данилка. — А может, старый все побросает.
— Нет, — уверенно сказал Артамошка и облегченно вздохнул.
В это время послышался шум и чьи-то шаги. Казак вскочил.
Артамошка и Данилка юркнули за бревна, скрылись в вечерней полумгле.
Моросил дождь. Стояла весенняя распутица. Летели дни, недели. Пленников все не отправляли в Москву. Их перевели под дощатый навес: боялся правитель, что погниют под дождем на них одежды меховые, не в чем им будет предстать перед великим государем.
Артамошка каждый вечер бегал к пленникам и крадучись, как вор, носил им скудные объедки из воеводской
Ходит сонный казак, сопит себе под нос, глядит по сторонам. Артамошка без труда лазит под навес, а там забьются они с Чалыком в темный уголок и сидят. Чалык молча прижимается к Артамошке, гладит рукой его руку. От этой ласки Артамошке не по себе, и он пытается заговорить с Чалыком, но тот ничего не понимает. Артамошка вертится, размахивает руками, тычет пальцем себя в грудь. Чалык улыбается, но видит Артамошка, что не понимает он его теплых слов.
«Плохо, — думает Артамошка, — быть лесным человеком, простых речей и тех не понимает». И заглядывает он с тоской в глаза Чалыку и мотает безнадежно головой. Чалык скалит белые зубы, щурит узенькие глаза, шепчет какие-то совсем незнакомые слова, лишь изредка вставляя одно-два русских слова.
Артамошка понимает их и тогда мгновенно вскакивает, хлопает Чалыка по плечу:
— Молодец, по-нашему разуметь начинаешь! — И тут же с большим рвением начинает учить Чалыка русским словам.
Летят дни — белыми птицами мелькают, а пленники по-прежнему живут на воеводском дворе.
И каждый раз, уходя от Чалыка, Артамошка радуется: «Понятливый! Даром что лесной, а понятливый…»
Но вместе с радостью гложет душу Артамошки, как червяк, грызет его грудь-что-то непонятное, тревожное.
«Эх! нет дядьки Никанора! Его б спросить, — думал Артамошка. — Он все знает».
Однажды, дожидаясь, когда отвернется караульный казак, Артамошка задумался: «Как так! Он меня не зовет по имени, и я не знаю, как его зовут. Имени-то у него, однако, нет — он ведь не крещен».
Потупил голову Артамошка, постоял, подумал и повернул обратно. Дойдя до резного воеводского крыльца, остановился, покачал головой:
«Эх, дядя Никанор, дядя Никанор. Поведал бы ты…»
И тут Артамошке, как наяву, послышались слова дяди Никанора: «Крещеный али некрещеный, все едино человеческая душа».
Круто повернулся Артамошка и побежал. Свернул в переулок, взглянул на дремлющего казака и скрылся под темным навесом. Чалык вскочил, сказал Артамошке по-русски:
— Друга, драсту…
Удивился Артамошка, ответил:
— Здравствуй!
Чалык повторил это слово несколько раз, но выговорить так, как Артамошка, не сумел. Артамошка не обратил на это внимания и, заикаясь, спросил:
— Звать как?
Чалык не понял и закачал головой.
— Эх, — вздохнул Артамошка, — плохо тебе некрещеному — даже имени нет… Ай-яй-яй!..
— Чалык! — тихо окликнул его Саранчо.
Чалык отозвался. Они заговорили между собой.
Несколько раз Артамошка слышал в этом разговоре слово «Чалык» и потом неожиданно для себя громко сказал:
— Чалык!
Чалык засмеялся, ответил:
— Я — Чалык! Ты? — И он тыкал пальцем в грудь Артамошку.
Артамошка захлебывался, довольный и повеселевший: