Артемидора
Шрифт:
Близилась зима. Даже не так: стояло на пороге время, не дающее пощады. Потускнели краски неба и леса. Увяла, пожухла и пала на звонкую от заморозков землю листва, чтобы стать перегноем. В еду лаборанток начали добавлять пряные семена и травки, чтобы разогнать кровь по жилам: топили в спальнях не очень, берегли дерево. Под одеялами, набитыми овечьей шерстью, спалось крепко, но поутру случалось разбивать корочку льда, затянувшую поверху умывальный жёлоб со множеством сосков, и Артемидоре при взгляде на него всякий раз приходила на ум Элисса. Видела она мать своей любимицы раза два, и то мельком: была глубоко
– Отчего мне всё кажется, что с мамой Зигги ничего не делают? - тихомолком справлялась она у подруги.
– Не кажется, - сердито отвечала Бельгарда.
– На сей раз только присматриваем за той войной, что происходит внутри, и пытаемся спасти что можно. Муж, Арвид этот, не хочет и жену на то же подначил. Он вообще свободный и управы на него не имеется, а она хоть и раба, но кое-какие безусловные права имеет.
Артемидора слегка удивилась тому, что имена двух мужей, Элиссы и её собственного, так совпали, но спросила о другом:
– А почему он распоряжается? Вроде бы своё право заложил.
– Расчёт у него. Больше пользы монастырю от приплода, больше работников вырастет лет через десять - и долг будет выплачен скорее. Уболтал всех, что называется. Я-то многое понимаю, да не имею права говорить на советах.
Так всё и шло не торопясь, пока однажды случилось нечто направившее разумение Артемидоры по дороге, которой ему надлежало шествовать всю жизнь.
В разгар зимы их повели в оранжерею: вначале всего несколько человек, от которых требовалась помощь. Ну и Зигрид, разумеется, оказалась среди них - самовольно ухватилась за полу Артемидоры. Бельгарда явилась тоже: что даже несколько удивляло, правда, лишь вначале.
Они были закутаны с утра, и оттого в раздевальне их сразу опахнуло влажным жаром, обдало невообразимой смесью благовоний и зловония, гнили и свежести.
– Скидывайте себя всё, - приказала старшая монахиня, - вам тут до семи потов горбатиться.
– Так-таки и всё?
– пошутил кто-то.
– Словно в храме Энунны?
– А что - розог захотелось?
– отбрила сестра.
– Это мы мигом, только от прутья от куста отделить. Наисвежайшие.
Голос у неё, однако, был на удивление нестрогий. Соль же обмена остротами была в том, что уважаемый в Сконде приют священных блудниц практиковал и не совсем обычные способы ублажения своих поклонников.
И вот все они без разбора на старших и младших носили на гряды и в кадки духовитый перегной, сощипывали зрелые гвоздики бутонов и листы с мускусным запахом, терпкие на вкус лепестки. Артемидора не удерживала в голове названия всей этой благости, но Зигрид обещалась помочь: тепличная атмосфера не действовала ни на её смекалку, ни на телесную бодрость. Кое-кто из взрослых женщин, однако, задыхался, отпрашивался подышать морозцем, но почти тотчас прибегал назад и с охотой впрягался в общее дело.
– Здесь же чисто рай земной, - говорили
Отпустили их куда раньше обыкновенного и велели погулять до вечера на свежем воздухе. Только чтоб не нараспашку, как некоторые, добавила старшая.
– Что там за колдовство было? - спросила Артемидора Белу. - Ну, что всем было томно и весело.
– Не колдовство, - с охотой разъяснила подруга.
– Цветы, да и всё растение, испускают запах, способный привлечь тех, кто опыляет и временами служит кормом. Слышала уже про росянку и раффлезию или нет? Запах же - крошечные частицы вещества, отделяемые от него токами воздуха. Само это вещество в растениях называется феромон. Их много разных. Думаю, вам на днях про него объяснят, но вряд ли скажут, что оно способствует усилению плотской любви и привязанности.
– Любви? Но мне, да и прочим лаборантам, стало почти дурно!
– Вам такого не нужно, вы не обычные женщины. Зигрид вообще не созрела. Может быть, увязалась за тобой напрасно и это на ней скажется. Хотя, думается, одного раза недостаточно.
– Феромон - наркотик?
Бельгарда покачала головой:
– Ты наслышана о конопле и опиатах, хотя знаешь пока мало. Нет, здесь не то. Про алкалоиды - не путай с алкоголем и анималькулями - говорят, что это в той же мере ядовито, в какой целебно. Так устроен мир. Женщина в пору, называемую расцветом, тоже испускает запах, притягивающий мужчину, и детёныш зверя мечен им ради защиты от тех, кто заматерел и может обидеть.
– А почему на меня не так уж сильно подействовало?
– Откуда ты знаешь, как? Вот заснёшь и проснёшься - тогда и рассудишь по всей истине.
Бела как в чистую воду глядела. Ночью Артемидоре, вопреки обыкновению, было трудно уснуть. Две мысли попеременно вертелись в голове: о запахах, порождающих приязнь, и о женщинах, вынашивающих дитя.
"А что, если наша любовь к отпрыскам чрева происходит лишь от дурмана, который они излучают? - спрашивала она себя.
– Ведь отвратные картинки растущего плода пахли одной типографской краской. Но ведь сколько людей умиляется не живым детям, а книгам, иллюминированным их портретами и бытовыми сценками, где они участвуют. Какая-то часть души оригинала передаётся копии, с него снятой? Или это я сама другая, чем все остальные, оттого и не чувствую благости?"
Тут она вспомнила, что ей говорила Бельгарда по дороге в обитель:
– Ты чувствуешь истину лучше прочих. Быстро отходишь от детских флюидов, вообще не восприимчива: простая душа, но попавшая в сферу, где меньше оболванивают прописными истинами. А к тому же ты, пожалуй, морянка, и не на одну-две мелких крупицы. Темна, курчава и прекрасна.
Тогда Артемидора слегка застыдилась её слов, а теперь заулыбалась в полудрёме.
Но вдруг непонятно как мысль её перескочила на Элиссу, и женщина поняла, что тревожится за нескладёху больше, чем казалось. В самом деле, вся плоть беременной словно ушла в живот, в очертаниях которого чудилось нечто паучье.