Артур Артузов
Шрифт:
Постоянное общение с Захарченко–Шульц было не единственным фактором, разрушившим и без того не слишком прочные идейные и нравственные устои Стауница. Он начал заниматься темными финансовыми махинациями, в том числе и валютными. Стауниц всегда имел денег много больше, чем получал в виде жалованья по ставке кадрового сотрудника ОГПУ.
Слабость Стауница к деньгам заметило посольство страны, с которой он имел связь, поскольку снабжал ее разведку информацией, подготовленной в ОГПУ. Посольство подогревало жадность Стауница. Резидент разведки кроме обговоренной платы за «услуги», контролируемые «Трестом», стал понемногу ссужать
В апреле 1927 года Мария Владиславовна в очередной раз прибыла в Ленинград из Финляндии для краткосрочной встречи с руководителями «Треста». Стауниц был также командирован в Ленинград, он же должен был 12 апреля переправить Марию Владиславовну обратно в Финляндию. «Переправщик» имел инструкцию доставить к границе только одну женщину, но Стауниц сказал ему, что должен помочь ей донести тяжелый чемодан с вещами. «Переправщик» поверил ему и разрешил Стауницу подойти к «окну». Стауниц подхватил чемодан, подтолкнул Марию Владиславовну и вдруг неожиданно для всех рванул к границе. Изумленный «переправщик», ничего не поняв, крикнул:
– Куда же вы? Вернитесь, там уже чужая сторона! Стауниц даже не обернулся и быстро скрылся в ельнике – он боялся получить вдогонку пулю.
Ничего сперва не поняла и Захарченко–Шульц. Когда она нагнала Стауница, то с яростью набросилась на него:
– Что ты натворил? Кто разрешил тебе переходить границу? Что все это значит, в конце концов?
– Всего лишь продолжение старого, – скрывая улыбку, произнес Стауниц. – Рывок на свободу. Начинаю приходить в себя…
– От чего?!
– От раздвоенности. Теперь могу открыться тебе, что являюсь сотрудником ОГПУ и все время работал на него.
На секунду Захарченко–Шульц утратила дар речи. Потом взорвалась:
– Тебя расстрелять мало, мерзавец!
– Может быть, и так, Мария Владиславовна, но из расстрела много выгоды не извлечешь. Я кое в чем буду очень полезен и твоему Бунакову, и самому Александру Павловичу.
– Все равно, так и знай, я буду настаивать на твоем расстреле.
Через полчаса их встретили давно уже поджидавшие За–харченко–Шульц финские пограничники и по ее распоряжению немедленно доставили обоих на заставу, откуда Оппер–пут был препровожден в тюрьму…
Узнав об измене Опперпута–Стауница, Менжинский вызвал Артузова для объяснений.
Провал? Безусловно. Оказавшись по ту сторону границы, Опперпут мог изрядно напакостить (он и напакостил), не говоря уже о том, что теперь нужно было срочно свертывать многие игры, которые вели чекисты в ряде стран, отзывать в Москву работающих там сотрудников, о которых знал, мог знать или вычислить Опперпут (таких набралось достаточно много).
С тяжелыми мыслями шел Артузов в кабинет Менжинского, удрученный случившимся, готовый выслушать неприятные, но справедливые слова.
– Садитесь, Артур Христианович, – неожиданно мягко, с каким–то участием в голосе сказал Менжинский,
– К лучшему? – удивился Артузов. – Почему?
– Я докладывал о случившемся товарищу Сталину, – помедлив, ответил Менжинский. – Ожидал, не скрою, реакции самой резкой. Для меня было полной неожиданностью спокойствие, с которым генсек выслушал меня. Потом сказал те слова, которые вы только что услышали от меня. Я их лишь повторил: «Может, оно и к лучшему». Я тоже удивился, как и вы сейчас. Оказывается, «Трест» уже начал мешать нашим некоторым центральным ведомствам именно в силу своей мощи в глазах западных политиков. К примеру, партнеры нашего Внешторга заметно сократили переговоры с нами, перестали подписывать ранее обговоренные контракты. Они настолько уверовали, что «Трест» вот–вот совершит государственный переворот, что пришли к выводу: выгоднее выждать, пока это произойдет, чем связываться с обреченным на исчезновение партнером.
– Понял, – несколько успокоившись, но все же подавленно ответил Артузов.
– Но это не снимает с вас ответственности за провал со Стауницем, – напомнил ему Менжинский. – Нам надо научиться на этом примере принимать не только победы, но и поражения, в этом залог стойкости. Сие во–первых. Во–вто
рых, уже длительное время наша игра шла без сучка и задоринки. Это должно было нас насторожить. Опперпут попал в их руки. Он, конечно, многое приукрасит, преувеличит свою роль, будет всячески изобличать нас. Войдя во вкус, остановиться трудно. Наша задача – зародить у Кутепова, Бунакова, Маркова и прочих искру недоверия к Опперпуту.
Артузов начал перебирать в памяти «наследство», которое оставил Опперпут после своего бегства, вспомнил о найденной записке жене: «Ты услышишь скоро обо мне как о международном авантюристе».
Этот человек с обликом шекспировского Калибана {62} (так его отныне про себя называл Артузов), нравственный урод и отщепенец, был еще и поразительно тщеславен. Теперь его, видите ли, прельстила сомнительная слава международного проходимца от шпионажа. Кажется, эта фраза из записки наталкивает на одну идею, вернее, напоминает кое о чем.
Собранный и внутренне напряженный, готовый немедленно приступить к самым энергичным действиям, вышел Артузов из кабинета председателя и старшего товарища. Теперь главное – не медлить…
Меж тем, еще находясь в тюрьме (впрочем, вскоре он был освобожден), Опперпут рассказал представителям финской и английской разведок, что «Трест» – мистификация ОГПУ.
В первую очередь «Трест» сообщил полякам, что один из деятелей организации – Опперпут – является провокатором. Одновременно западные буржуазные газеты сообщили, что Опперпут вводил РОВС в заблуждение: не совершал, а только имитировал террористические и диверсионные акты и, боясь разоблачения и провала, бежал за границу. Возможно, что он будет выдавать себя за сотрудника (теперь, после побега, – бывшего) ОГПУ.