Артюр Рембо
Шрифт:
Имею честь изъявить вам своё уважение,
Тогда же в крайнем раздражении она пришла к главе коллежа с жалобой на Изамбара, и начальство попросило того как можно скорее лично с ней объясниться. Напрасно он уверял её в чистоте своих намерений, в том, что он одолжил юному Артюру не «Отверженных», а «Собор Парижской Богоматери» — чтобы подросток «познакомился с местным колоритом»{5} для лучшего выполнения задания по французскому. Госпожа Рембо настаивала на своих обвинениях, заявив Изамбару, что он нечестивец, который сделал её невинного мальчика соучастником
Этот инцидент имел для госпожи Рембо неожиданные последствия: он лишь укрепил взаимную привязанность Артюра и Изамбара, который убедился в том, что его лучший ученик действительно оказался жертвой «домашней тирании» {6} . Рембо, со своей стороны, уже не боялся показывать ему тексты собственного сочинения и просить у него откровенного и подробного отзыва о каждом из них. Это были «Ощущение», «Credo in unam» [7] , «Офелия», «Бал повешенных», «Наказание Тартюфа»… И даже «Новогодние дары сирот», стихотворение, напечатанное в «Журнале для всех», которым он гордился. Ведь это издание предоставляло свои страницы таким знаменитым авторам, как Андре Шенье, Виктор Гюго, Марселина Деборд-Вальмор и Альфред де Мюссе!
7
«Верю в Единого» (лат.) — более ста шестидесяти александрийских стихов.
А ещё стихотворение из девяти строф «На музыке», в котором Артюр с удовольствием клеймит, сочетая меткость, проницательность, едкость и чувственность, «одышливых» обывателей Шарлевиля, которых «душит зной», «рантье с лорнетами», «тучных дам», «клубы отставных бакалейщиков», ковыряющих песок своими тростями с набалдашниками, служивых, «упивающихся рёвом тромбонов» и «заигрывающих с детьми, чтобы обольстить их нянек»… Все они собираются воскресными вечерами на Вокзальной площади вокруг павильона и «жалких лужаек». В трёх последних строфах стихотворения он вывел на сцену самого себя:
Одетый без затей, в манере школяров, Я резвых двух девиц приметил под каштаном, А те глазами так косят, что будь здоров: Нескромный взгляд сквозит призывом долгожданным. Молчу я и в упор уверенно гляжу На блеск атласных вый, на локон шелковистый. Корсажи распахнув, я смело обнажу Их плечи, спины… Я в мечтах своих неистов. Ботиночки долой, чулки скорее прочь — Я ощущаю их тела как в лихорадке. Шепчась, они ничем мне не спешат помочь, Но знаю я уже, как их объятья сладки…{7}Все эти стихотворения в той или иной мере выдают влияние Франсуа Вийона, Виктора Гюго и Теодора де Банвиля, но тон и слог их настолько индивидуальны, что ни о каком подражании не может
быть и речи. Изамбар был восхищён ими и высказал своему ученику искренние поздравления.
Получив одобрение, Рембо стал мечтать о публикации своих вещей в «Современном Парнасе». 24 мая он даже дерзнул послать по почте Банвилю, который был старше его на тридцать лет, «Офелию» и «Credo in unam», сопроводив их письмом, которое было отправлено по адресу: пассаж Шуазёль в Париже, издателю Альфонсу Лемеру с просьбой передать по назначению:
«Дорогой мэтр, сейчас на дворе месяц любви; мне почти семнадцать лет [8] . Это, как говорят, возраст
Если я посылаю вам некоторые из своих стихов, — через доброго издателя Альфонса Лемера, — то потому, что люблю всех поэтов, всех парнасцев, — ибо поэт, одержимый идеалом красоты, обитает на Парнасе; потому что в вас я со всем простодушием люблю потомка Ронсара, собрата наших мастеров 1830-х, истинного романтика, истинного поэта. Вот почему, — не правда ли, это глупо, но, в конце концов?..
8
На самом деле ему было тогда пятнадцать с половиной лет.
Через два года, возможно, через год, я буду в Париже. — Anch’io [9] , господа из газеты, я стану парнасцем! Я не знаю, что такое во мне… что готово подняться… — Клянусь вам, дорогой мэтр, что буду всегда поклоняться двум богиням — Музе и Свободе.
Не слишком хмурьтесь, читая эти стихи:
…Я был бы без ума от счастья и надежды, если бы вы пожелали, дорогой мэтр, содействовать тому, чтобы моё “Credo in unam” заняло местечко среди созданий парнасцев.
9
И я (ит.).
…Появись я в последнем выпуске “Парнаса”, это стало бы Credo поэтов!.. О, глупое честолюбие!
Это послание с двумя приложенными к нему стихотворениями он завершил таким постскриптумом:
«Если бы эти стихи появились в “Современном Парнасе”!
— разве не выражена в них вера поэтов?
— я неизвестен: какое это имеет значение? Все поэты — братья.
Эти стихи верят, любят, надеются — этим всё сказано.
— Дорогой мэтр, поддержите меня, я юн, протяните мне руку…» {9}
Хотя два стихотворения, предложенные Банвилю, не попали на страницы «Современного Парнаса», а сам «мэтр» Артюру не ответил, у того руки не опустились, и он ещё больше сблизился с Изамбаром. Он даже готов был последовать примеру преподавателя, который после объявления 19 июля 1870 года войны против Пруссии [10] в порыве патриотизма пожелал вступить в армию Наполеона III.
10
Франко-прусская (или Германо-французская война; 1870–1871), спровоцированная прусским канцлером Бисмарком и формально начатая французским императором Наполеоном III, шла между Французской империей и германскими государствами во главе с Пруссией, по сути, за гегемонию в Европе и закончилась поражением Франции.
Изамбара не мобилизовали из-за плохого зрения и слуха, и он решил провести свой отпуск в Дуэ, в своей приёмной семье Жендр, где воспитывался с шестимесячного возраста. Он оставил Артюру ключи от своей маленькой квартирки на Аллеях, одной из красивых буржуазных улиц Шарлевиля, сказав, что он сможет там «запереться с книгами — порядочными книгами — всякий раз, когда у него будет лежать к тому душа»{10}.
Когда наставник уехал, Рембо сразу почувствовал себя одиноким, опустошённым, потерявшим ориентиры, словно его бросили на краю бездны. Он мог общаться со своим товарищем Эрнестом Делаэ, но этого ему уже было недостаточно.