Асан
Шрифт:
Их право – право первой ночи. Что он помнит?.. Реку? Горы?.. Кого видел из известных, объявленных в розыск чичей?.. Кого из наших пленных?.. Нелегкий, я думаю, спрос. Ямник-раб страшно шепелявил. У него после ямы, как рассказал Руслан, не было ни одного зуба. И отек в горле… Но вот мать уже могла к нему ехать. Так ей сказали.
Почему мать к сыну не любят пускать сразу?.. Мать расслабляет пацана. Мать особенно расслабляет. И подавляет память… Но, надо полагать, всю нехитрую информацию фээсы из него уже выдоили. Теперь солдат
Я вернулся к штабу. Поискал… Обошел охраняемую площадку, где все машины, но гусарцевского джипа не видно.
Значит, у Коли еще какая-то забота в Грозном… Надолго ли он там?
Сделав дела, я тоже мог думать о чем угодно – о ночном небе… Но я уже подумывал о моих, по-домашнему пахучих складах. О моей там офисной квартирке… О лунной полянке… О звонке жене… И о том, как я тихо и одиноко (и в общем счастливо!) скоротаю вечер – в обнимку с памятью. О двух-трех чашках горячего чая… Спиртного разве что чуть.
– Ну вот! – все же ругнулся я. Коля как Коля. Надо, конечно же, было ехать сюда своей машиной.
Подошла солдатская матерь (Владимирская) и с ходу, не поздоровавшись, стала проситься, чтобы я отправил ее к сыну. Сын уже ждет… Под Гудермесом. Она слышала – туда будет большая колонна… Через день-два, да?.. Любой колонной… Хоть на парашюте, – так она сказала.
Она сияла. И впрямь, как икона.
Вытащила откуда-то из грудей пакет. Деньги. Восемь тысяч долларов.
– Как вы носите деньги, Ксеня! Вы с ума сошли!.. Ксения Петровна!
– А ничего, ничего, – улыбалась она.
– Должны были оставить деньги в вашем комитете! Я бы после взял.
– А ничего. Мне люди помогают… Мне все помогают.
Она так сияла, так была счастлива найденным сыном, что из денег выделила мне лишнюю тысячу. Это, мол, вам, майору Жилину, лично… Я не взял. Я за труды уже получил эту сумму от комитета. Такая такса – одна тысяча.
– Не надо восемь. Семь – вы же знаете. Семь – это чеченцам как раз.
Она навязывала. Как благодарность… Но я взял только необходимые семь. Я с матерей не беру. Семь! Что за хитрая у чеченцев цифирь!.. Переговорщику… Посреднику… Полевому командиру – какая-то немыслимая горская дележка.
– Возьмите… – я на этот раз решительно вернул ей ее тыщу. – Вам, Ксения Петровна, самой пригодится… Может, сыну, с его зубами, уже здесь придется помогать?
– А что с зубами? Что? – она всполошилась.
– Да нет. Это я так… Какой-то разговор был.
Она на миг успокоилась. Сияла.
– Может, мне закурить. Я никогда не курила! – она была на немыслимом взводе.
В такие минуты душе хочется какого-нибудь дурмана. Хоть копеешного.
– Не надо бы вам привыкать.
– Закурю…
– Ксения Петровна!
Мы больше часа ждали Гусарцева. Когда появился Коля, она опять курила, опять кашляла.
Можно возвращаться… Коля
Обратный путь в Ханкалу оказался непрост. Слишком припозднились!.. По счастью, Коля Гусарцев, ведя машину, сам и вовремя заметил при дороге звездочку огонька… Уже на полпути домой. Уже глубокой ночью.
Угадать сигарету нетрудно. Курящего и я угадал издали, едва в кустах он на секунду повернулся лицом.
Гусарцев резко осадил машину:
– Эй. Кто там?
Из тьмы голос. (А могли и не ответить.)
– Поговорить надо.
Ночной, решительный чеченский голос. Акцент – круче не бывает…
– Сидеть в кустах будешь? – крикнул с насмешкой Коля, поглаживая руль. – Выходи на дорогу. Посмотрим на тебя. Тогда и поговорим.
– И ты немного выходи… подъезжай.
– Согласен.
Но для начала я, перегнувшись, ощупью тронул затылок солдатской матери. Она сидела на заднем сиденье… Она нагнула послушно голову. С пониманием… Но склонить голову – этого мало. Я сильнее надавил рукой. Она полулегла на сиденье… “Да… Да… Да…” – повторяла она шепотом.
Теперь мы смелее приоткрыли дверцы машины, Гусарцев свою левую – я правую. (Автоматы были на коленях.)
Гусарцев повторил, крикнул им громче:
– Согласен… Выходи.
И тронул машину вперед на пять-семь шагов, не больше… В кустах движение. Но на дорогу никто не вышел. Значит, сейчас начнут стрелять.
Стоп, стоп!.. И сразу же Гусарцев и я по кустам из автоматов. Выставившись дулом каждый в свою дверцу, привстали (одна нога на земле) и огонь… огонь!.. Мы их опередили. Секунды на две-три.
А едва стрелять начали они, мы задом… быстро-быстро!.. Отъехали назад.
Успели.
Стихло на миг. А затем в кустах наконец крик. Это был настоящий вопль. Кого-то мы при стрельбе зацепили пулей… Ах, как он вопил!.. Ему, похоже, заткнули рот. Но он кляп выбил, вытолкнул и опять вопил.
Его уносили… Вопли отдалялись. Даже нам с расстояния было хорошо его слышно.
Вся ли ушла засада?.. или часть?.. У нас еще был подствольник на заднем сиденье. Я взял его в руки… Но Гусарцев сказал – погоди.
Мы стояли, как бы испугавшись тишины и вдруг закончившейся стрельбы. Чуть рокотал мотор.
Солдатская мать подняла голову. Я дал ее шее отдохнуть… Но затем снова пригнул ее голову на сиденье. Она там тихонько чихала. На сиденье много пыли.
Выждав минуту-две, мы медленно двинулись вперед… Туда, к тем кустам… Готовые к вариантам – и дать задний ход, и рвануть… А они, конечно, нас караулили.
Им все равно, кого караулить. Вряд ли это боевики… Чтобы забрать оружие… Чтобы забрать машину. Чтобы раздеть тебя, в конце концов. Когда сидишь в кустах, мимо проходит и проезжает много интересного.