Асан
Шрифт:
В далеком горном селении наш посредник Азер Магома все еще помогал Доку распутывать родственные отношения горцев. Еще немного, и Азер станет цханы!
Обхохочешься… Если со стороны посмотреть. И ведь не мы одни. Мы с Русланом (и десяток таких, как мы) все еще бежали к цели… Мы все еще спешили!.. И мы, мелкие, всегда будем именно так спешить. Будем толкаться, всерьез конкурировать и всерьез орать друг на друга. Бежать и бежать!.. Сшибаться лбами и умирать за перевалом. Как придурки. Как кретины. В сущности, забавно… Если со стороны.
Но если взглянуть с третьей (со счастливой)
Я вернусь с войны к жене и взрослеющей дочери как-никак с прибытком. Семья… Хороший дом у неназываемой большой нашей реки… Дом с землей… С садом… Со спуском к воде… И еще там тихая заводь для мощной моторной лодки.
– Мы средний класс, – будет со спокойным удовольствием говорить соседям моя жена.
Хворостинин, как и обещал, мне позвонил:
– Я в строю. Привет.
Ну, наконец-то. Привет, привет, Саша Хворь! Долгожданый наш проводник!.. Наш герой!.. Представляю, как ожили разговоры в штабных кабинетах. И у хозяйственников… Чичи (а они пасут телефоны важных госпитальников) тоже, небось, в эту минуту, слыша Хворя, затаили дых. Напряглись вплоть до самого Ведено.
Я засмеялся, услышав его голос… Я неожиданно громко, радостно хохотнул в ответ.
– Ну что, Саша. Вот ты живой – какое первое желание? – спросил я.
– Вести колонну.
– Да ты маньяк!
– А ты со своим бензином не маньяк?
Я засмеялся:
– Да я хотя бы за деньги. За теплое будущее… Ладно!.. Давай серьезно. Заждались мы тебя, герой наш… Никакой личной жизни!
Теперь он засмеялся:
– Но-но!.. Мы в госпиталях тоже наслышаны. Народ в восхищении!.. Везде застой, паралич… Но с грехом пополам ты, Саша, все-таки отправлял свои бочки.
Я поправил:
– С кровью пополам.
Тут мы согласно поохали… Ох-ах, эти наши потери! Эти наши ранения! Всегда некстати…
А затем я к нему – с ходу с просьбой. Однако не стал припрятывать просьбу в болтовню. У меня, мол, забота – надо отправить двух контуженных… Да, да, их воинская часть стоит под Ведено!
Я еще подсказал ему номер в/ч (хотя это было преждевременно) – а затем перебросил разговор в сторону:
– Как там твой магнит?
Я имел в виду какую-нибудь обязательную у Хворя по выздоровлении медсестренку. Которая его притягивает. И которая, как водится, его при себе задерживает. Которая (прямо скажем, редкий наш человек в Чечне) не торопит его в строй.
– Нормально, Саша.
– Пару лишних дней, я думаю, тебе дадут отдохнуть…
– Мой магнит тоже так думает.
– Молодец твой магнит!
Единственный вид лести, который приятен настоящему герою, – это когда ему, раненому, нет-нет и напоминают о его донжуанстве.
И теперь я легко перебросил разговор назад:
– Мне, Саша, важно этих двух пацанов отправить побыстрее. Очень важно!.. Чичи разгулялись… С первой же твоей колонной в сторону Ведено.
– Сделаем… Что за пацаны?
– Да так…
Военные чувства (чувства на войне, когда их вдруг обнаруживаешь) просты, но не примитивны. Надо пацанов отправить, вот и все… Я не смог, не сумел определить в быстрых словах свое к ним отношение. Смолчал… Я стал болеть за них – звучит глуповато. А как сказать?.. “Оба
И закрепил нашу договоренность его обещанием созвониться конкретно.
Я и самому себе не сумел объяснить. Когда поймал себя на объявившемся чувстве… Когда я уже выключил мобильник… Чувство было острее, чем сам майор Жилин хотел бы. Война!.. По здравому смыслу, ничего особенного – фига ли переживать за чужих обалдуев? Зачем они мне?.. Отцовство?.. нет… Второотцовство… нет!.. Третьеотцовство… Я накручивал и накручивал несуществующее родство с пацанами. Цханы?! – смеялся я.
Я, может быть, плохо знал себя. Но я уже достаточно хорошо знал войну. Война полна суррогатных чувств. Без них нельзя… И как бы ни играли в игру основные инстинкты, подай душеньке (душе) какое-никакое теплое чувство. И чувство вдруг возникает… Окопное или не окопное – неважно. Кореш почему-то тот мужик, а не этот… А ненависть почему-то к толстому повару… Тоже чувство. Повар колол здешние грецкие орехи кулаком. Плита сотрясалась… Зверский удар!
Чувства, получувства, а то и просто странные чувствишечки возникают там и тут, как живые искорки, – они искрят, они пробивают наш ежедневный страх смерти… Война – дело чувствительное… И всякое невнятное чувство, как приблудная собачонка. Увидел ее – и на сердце теплее. Надо же кого-то погладить, подергать за ухо, приговаривая хрипло и ласково: “Ах ты, сука… сучоночка…” – и пусть виляет хвостом, лижет руку или даже уссытся от ласки. Или дать легкого пинка. Хоть бы и тупому, заснувшему на посту солдату (порежут взвод)… Тоже жуть как охота дать ему пинка… И тоже, оказывается, кстати. Солдат становится роднее! Если дать ему пинка… Потом даже извиниться, покурить с ним вместе… Чувства возникают слепо. Чувства на войне слепые.
И, может быть, поэтому так мощно, так сильно подслеповатые чувства вдруг сотрясают нашу душу (что ни говори, припрятавшую для кого-то жалость). Я смеялся!.. А что? Уедут в свою в/ч Олежка и Алик… И вот я, такой теперь чувствительный, тотчас заведу что-то новенькое. Да хоть собаку, обязательно непородистую… Двортерьера… Жучку… И тоже буду опекать. Слепое чувство хочет быть востребованным.
А еще лучше старуху-чеченку. Нищую… Погорелицу… А почему нет?.. Буду подкармливать. Жалеть ее… И однажды увижу, как она возле склада, подойдя к моим бензиновым бакам… смотрит туда… смотрит сюда… а потом вынула из кармана своей зачуханной юбки новенький мобильник и кому-то кратко звонит.
Непогибший племянник Руслана все еще торчал на перевале. Он ждал тех четверых, обе боевые двойки. Уже и Руслан ему позвонил и сообщил (предположительно… чтобы мягко) про их гибель… Но тринадцатилетний мальчишка не уходил со своего поста. Он ночевал в высокой траве. Маленький чеченец плакал, засыпая. Но с утра опять ждал.
Греясь ранним солнцем, мальчишка выходил на самую седловину перевала. Он ждал возвращения своих, он хотя бы одного ждал, пусть даже раненого… Это были настоящие бойцы! Мальчишка был влюблен в них!.. Отсюда, с седловины, ему отлично смотрелось вниз… Далеко, в зелени листвы, в просвете зеленки, начинался подъем. Там, волнуя мальчишье сердце, иногда возникал клуб пыли… Кто-то шел?