Ашер Блэк
Шрифт:
Мужество — не просто
одна из добродетелей,
а форма проявления любой
добродетели во время испытаний,
то есть в моменты высшей реальности.
К. С. Льюис
Когда мы подъезжаем к арене и Ашер помогает мне выйти из машины, я понимаю, что мы держались за руки с тех пор, как вышли из его спальни.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
Я киваю.
—
У входа стоят фотографы и выкрикивают наши имена. С тех пор как было объявлено о нашей помолвке, я засветилась в нескольких нью-йоркских блогах: я иду на лабораторную (единственное занятие, на которое я хожу) и ем с Эйми, когда мне отчаянно хочется куда-нибудь выбраться.
Но это мой первый раз, когда меня бомбардирует орда фотографов. Мне больше нравятся те, что преследуют меня издалека.
Ашер встряхивает меня, прижимаясь поцелуем к моему виску, что приводит папарацци в бешенство громкими щелчками.
— С тобой все будет хорошо. Дыши.
Я делаю глубокий вдох и натягиваю на лицо улыбку. Мы с Ашером стоим бок о бок, его рука обнимает меня за талию. Следующие несколько минут я терплю крики папарацци и действительно следую их советам по позированию…
Пока кто-то не кричит:
— Ты беременна? Поэтому вы уже помолвлены?
Я резко вдыхаю, когда тело Ашера напрягается. Клянусь, я слышу его звериное рычание. После этого все происходит быстро. Ксавье идет позади нас, а Доминик — впереди, пока мы прокладываем себе путь через папарацци, и время для фотографий явно закончилось.
Когда мы выходим на арену, нас встречает самодовольный Рене.
— Поздравляю с ребенком, — говорит Рене.
Теперь я понимаю, почему Ашер так долго ждал, чтобы вывести нас на публику. Мы были слишком новыми. Черт, комментарий папарацци — доказательство того, что мы все еще слишком как новая пара. Прошло едва ли больше четырех месяцев с тех пор, как мы объявили о помолвке в октябре, и всего пять месяцев с тех пор, как мы якобы начали встречаться — хотя мне кажется, что прошла целая жизнь с того момента, как я впервые побывала в «Бродяге».
— Нет никакого ребенка, — говорю я с трудом, хотя мне и не нужно было этого делать. Я была худой, когда Рене познакомился со мной, и много месяцев спустя я все еще худая.
Он просто ведет себя как мудак.
Ашер сжимает мою руку, и я снова сдерживаю свой гнев.
Знакомая блондинка рядом с Рене делает шаг вперед.
— Ашер, дорогой, не будь грубым. Разве ты не собираешься представить меня своей будущей невесте?
Она говорит это с таким сарказмом, что я восхищаюсь тем, что Ашер не сорвался, хотя удивляться не стоит. Эмоции Ашера заперты в крепости. Если он этого не хочет, невозможно понять, о чем он думает. Меня шокирует внезапное осознание того, что Ашер доверился мне раньше, чего, как я подозреваю, он никогда не делал ни с кем другим.
Это не по-настоящему.
Это
Это не по-настоящему.
— Прости меня, — говорит Ашер, его голос звучит снисходительно и выводит меня из оцепенения. — Виола, это Люси. Детка, это Виола, жена Рене.
Мы пожимаем друг другу руки, и мне становится не по себе от ее хватки. Я помню, как она стояла рядом со своим мужем в «Бродяге» в тот вечер, когда мне объявили о помолвке. Виола Туссен — великолепная женщина, чья красота кажется нестареющей. В ней чувствуется элегантность, начиная с манеры одеваться и заканчивая тем, как ее волосы убраны в непринужденный шиньон. Единственный признак ее возраста — слегка морщинистые руки.
— Приятно познакомиться, Виола, — лгу я.
Мы вчетвером, плюс Ксавье и охранник Ашера, идем дальше на арену. После того как мы прошли дальше, я едва могу сказать, что мы находимся в помещении. Все полы с искусственным покрытием, и даже естественный свет ярко светит через стеклянные потолки.
Единственным признаком того, что мы находимся в помещении, является умеренная погода. В то время как на улице прохладно — десять или около того градусов в марте, здесь комфортно — двадцать один. Я успеваю снять пальто и оставить его в гардеробной.
Мы с Ашером следуем за Рене к палатке с надписью "Блэк Энтерпрайз". Как один из основных доноров, компания «Блэк Энтерпрайз» выделила целый шатер для своего правления и их гостей. Я с облегчением вижу, что Моники там нет. Наверное, она все еще зализывает свои раны.
Ашер тянет меня в угол палатки и говорит:
— Видишь того мужчину, которому Рене пожимает руку?
— Да.
— Это Мартин Вайсман. Он на стороне Рене. — Он продолжает, незаметно указывая на нескольких других мужчин. — Это остальные члены совета директоров. Эллиот О'Мэлли, Оуэн Картер и Тим Беркс. Ты их запомнишь?
Я киваю и, не сдержавшись, с отвращением говорю:
— У тебя в совете директоров нет ни одной женщины?
Он издает преувеличенный стон.
— Ты такая заноза в заднице, — говорит он, но при этом ухмыляется.
Интересно, это притворство для толпы?
Это не по-настоящему.
Это не по-настоящему.
Это не по-настоящему.
Он продолжает:
— Мартин будет голосовать за Рене, а Эллиот и Тим — за меня. Они верные. Единственный, кто остается в выигрыше, — это Оуэн. Он будет решающим. Он тот, кого мы должны впечатлить.
Я снова изучаю Оуэна. Именно он был впечатлен моим образованием, когда об этом зашла речь в «Бродяге». На его лице легкая ухмылка, и он не выглядит злым или жутким, как Рене.
Он выглядит достаточно мило, поэтому я откидываю плечи назад и киваю.
— Я могу это сделать.
Ашер переплетает наши пальцы и ведет меня в центр палатки, официально представляя мужчинам. Хотя он не так добр, как Эллиот или Тим, Мартин, по крайней мере, радушен и относится ко мне с гораздо большим уважением, чем Рене.