Ашт. Призыв к Жатве
Шрифт:
– Монашкой?
– ахнула я.
– Так тебя и взяли монашкой, - покачал головой пастор.
– На кухню работать. Только там почище, чем в твоем поселении будет, смотри.
Чище чем в моем не будет, решила я.
И согласилась.
К слову, я оказалась единственной, кто согласился из четырех оставшихся кандидаток. И вскоре узнала, почему.
Работы на монастырской кухне оказалось даже больше, чем дома у Кэтти. Подъем совсем ранний, задолго до первых петухов. Отход ко сну - сильно за полночь.
Первое время уставала так, что несколько раз
Потом привыкла.
Работа, не смотря на всю святость места, была адская, и понятно стало, откуда у пастора вообще взялось в обиходе это слово.
Одно было хорошо - здесь никто не звал "дочерью шлюхи", "отродьем", "ведьминым корнем". Молоденькие послушницы даже прозвали ундиной, из-за волос. Правда, называли так, когда старшие не слышали. А то ведь сказки под запретом богомольни.
И в дверь никто по ночам не скребся. Мужчин там не было. В комнате стояло четыре двухъярусных кровати, а жило девять человек. Мы с Элли, такой же маленькой и худой, как я, на одной кровати спали. Тесно, но теплее, чем остальным.
Про монастырь рассказывать нечего. Не потому, что там ничего не происходило, а потому что мы, монастырские прислужницы, не успевали ни в чем участвовать. Каждый новый день так напоминал вчерашний, что говорить о них всех лишне.
Пожалуй, хуже всего было то, что в монастыре не платили. Совершенно. Одевали в серую монастырскую форму, да. Кормили, конечно. Не сказать, чтоб жирно, но жить можно. Но вот не платили прислужницам принципиально.
– Знаю, Раки, на заработки приехала, - сказал пастор Смолл.
– Ты потерпи. При первом же удобном случае найду тебе хорошее место, вот увидишь.
*
– Что за манера игнорировать даты!
– пробурчала Дора, перелистывая страницу, и Эльза кивнула. Дневник это или претензия на мемуары! Ведь, судя по цвету чернил, начала она недавно.
Миссис Полстейн не знала, что эта версия "дневника" была третьей - в ней Раки подытоживала все, что с ней произошло. В книге по практической психологии, из библиотеки дома Полстейн, советовалось описывать свою жизнь в виде художественного рассказа. Это должно было позволить Раки "эффективно абстрагироваться от пережитых травм и стать другим человеком".
А Раки очень хотела стать другим человеком. Тем более, что человеком никогда себя не ощущала.
"Первый удобный случай случился через год.
Тогда же этот бесконечный монастырский день закончился.
Пастор меня забрал и отправил на собеседование в дом Полстейнов. И меня сразу взяли.
Оклад положили в две монеты в неделю. Учитывая, что здесь выделили новую, по моим меркам пошитую форму - два длинных темно-серых платья, одно теплее, другое полегче, два фартука, серые ленты для кос, коричневые туфли для дома и кожаные ботинки для рынка, и шерстяной плащ еще, условия для меня шикарные. Таких вещей у меня отродясь не было.
Но главное, появилась драгоценная
И писать, вот же я пишу!
В монастыре спать отвыкла, а здесь хозяйка разрешила бывать в свободное время в библиотеке. Не такая огромная, как в монастыре, но куда интересная!
Итак, население дома:
Хозяйка, Дора Полстейн.
Очень ее боюсь и одновременно люблю за ней смотреть, когда не видит. Статная, высокая, красивая. Такая, достойная одним словом.
Муж хозяйки, хозяин, мистер Полстейн.
Его вижу редко. Веселый, невысокий, с пузом и щеткой усов на красном лице. Хозяйка его презирает, но она всех презирает, такой у нее характер.
Экономка, мисс Эльза Эштон.
Ей в помощь меня и наняли. Строгая, даже придирчивая, очень ворчливая. Сперва по пятам за мной ходила, боялась, что сделаю что-нибудь не то. Схвачу ценную вазу и разобью, да. Не верила, что умею. Знала бы, сколько работы было в поселении, и какая тяжелая работа в монастыре!
Потом успокоилась. Ворчать, правда, не перестала. Но свою работу, в виде подготовки списков для занесения в домовую книгу, на меня с удовольствием переложила. А я и не против.
И все бы ничего. Здесь у меня райские условия. Своя комната, в которую никто не заходит. Именно комната, а не чердак и не подвал.
Хозяйка, хоть и не снимает непроницаемую маску с лица, но я ей, как будто, нравлюсь. Все думала, кажется, просто она сама по себе такая - достойная, справедливая женщина. Но вчера подозвала меня, и молча протянула розовый сверток, с лентами, такими украшают покупки в дорогих магазинах. Я видела.
Я сначала подумала, что она мне свои покупки сует, что-то с ними сделать надо - постирать или отгладить.
Присела, взяла, и тут миссис Полстейн припечатала:
– Это тебе, Раки. Ты говорила, у тебя день рождения весной. Вот, подарок от меня.
Я так удивилась, потому что мне никто ничего никогда не дарил, что стою, глупо глазами хлопаю, сказать ничего не могу.
В глазах щиплет невозможно, губу закусила. Понимаю, поблагодарить надо, хотя бы спасибо сказать, а не могу.
Дора Полстейн поближе подошла, взяла прохладными пальцами за подбородок.
– Когда глаза на мокром месте, еще больше на ундину похожа, - и улыбается.
Меня и здесь из-за волос русалкой прозвали.
Я, Дорогой Дневник, знаешь, что думаю?
Хозяйка очень уж по сыну своему скучает, его год как нет, слышала, в Академии Торговой Гильдии, что на соседней луне. Сьерре-Бргастрауте, язык сломаешь.
А я не то что заместо дочки ей, но заместо куклы точно.
Нечасто, но балует меня подарками - то щетку для волос, то зеркальце, то новое покрывало, подарит. Но такого роскошного еще не было.
В свертке оказались две сорочки: одна голубая, другая розовая, с бантиками, лентами, кружевами. Белоснежный, в кувшинках, халатик. И, стыдно о таком писать, но ведь дневнику можно, два комплекта белья. Кружевные трусики, такие тонкие, что страшно прикоснуться. А лифчики мне большеваты. И розовые пушистые тапочки.