Аспазия

Маутнер Ф.

Алкивиад метнул свой диск опять-таки не по правилам, но результат был такой же, как и в прежних состязаниях: диск Алкивиада улетел дальше всех других. Тогда вперед выступил один мальчик, который отличался особенным искусством в метании диска. Соблюдая все правила педотрибов он бросил диск, который, хотя и не улетел дальше диска Алкивиада, но и не остался сзади: оба они лежали рядом. Алкивиад побледнел: в первый раз он должен был разделить — честь победы с другим. Дрожа от волнения, он бросал раздраженные взгляды, на своего противника. Последний начал

утверждать, что его диск лежит дальше диска Алкивиада. Этого мальчик не в состоянии был перенести и со всей силы бросил диск прямо в голову своего соперника. Мальчик упал без чувств, обливаясь кровью; поднялась страшная сумятица.

Видя что он наделал, Алкивиад в первую минуту побледнел, но когда родственники и друзья раненого противника стали упрекать и угрожать ему, он снова стал упрям и заносчив. Увидев, что раздраженный Перикл приближается к нему, может быть для того, чтобы наказать, он вдруг повернулся и, растолкав окружающих, бросился бежать.

— Итак, ты сын Кления, — сказал Сократ мягким, спокойным тоном, после того, как мальчик рассказал о своих приключениях. — Скажи, пожалуйста, когда ты поступаешь так или иначе, неужели ты не думаешь о порицании или похвале людей?

— Я никогда не хочу делать того, чего хотят другие, — упрямо отвечал мальчик, — я хочу делать то, что мне нравится…

— Ты совершенно прав, — сказал Сократ, — человек должен делать то, чего он сам хочет. Ты пришел сюда не для того, чтобы бросать диски в головы своих сверстников, а для того, чтобы заслужить похвалу и честь. Вся твоя ошибка в том, что ты на одно мгновение совершенно забыл, чего ты собственно желал, и это привело к тому, что ты покрыл себя не славой, а стыдом и позором.

В первый раз маленький Алкивиад услышал, что его поступок оказывался не непроизвольным, а чем-то в нем самом живущим, связанным с его собственной волей.

В словах и в тоне Сократа было что-то, внушавшее мальчику доверие. Он молча и серьезно посмотрел на Сократа и, встретившись взглядом с его ласковыми, темными глазами, почувствовал к нему, кроме доверия, симпатию, какой до сих пор не чувствовал ни к кому.

В эту минуту появились искавшие Алкивиада Перикл в сопровождении гимназиархов.

— Не бойся ничего, — сказал Сократ, — с помощью богов я попытаюсь примирить тебя с твоими врагами.

Преследователи узнали Сократа и прижавшегося к нему мальчика.

— Я знаю кого вы ищите, — спокойно проговорил Сократ, — но тот, кто вам нужен, находится под моей защитой. Что же касается раненого мальчика, то подумайте, что такое несчастие, или преступление, называйте как хотите, уже не раз случалось от руки богов и героев: Аполлон убил своего любимца Гиацинта, Персей, — своего деда Акризия… Весьма возможно, что этот черноволосый мальчик, сравнится с богами и героями также и в других вещах…

Гнев Перикла прошел при виде найденного мальчика, с лица которого исчезли следы упрямства. Он обратился с дружескими словами к Сократу, затем велел воспитателю одеть мальчика и отвести его домой.

Сократ

еще некоторое время разговаривал с Периклом и гимназиархом о мальчике, в котором была такая странная смесь хороших и дурных качеств. Что касается самого предмета этого разговора, то он уходил прощаясь горячим взглядом благодарности со своим защитником. С тех пор и завязалась эта странная дружба между Сократом, которого греки называли уродом, и прекраснейшим из сынов Эллады, юным Алкивиадом.

Глава VII

Фидий жил только мастерской и Акрополем. Даже во сне он не видал ничего кроме образов своих богов. Окружающий мир имел для него значение только относительно его искусства. Он отказывался от удовольствий жизни, жил одиноко, даже не завел себе подруги. Его душа была полна только искусством.

В мастерской Фидия была пестрая смесь всевозможных вещей. Рядом с моделями из глины стояли уже почти готовые скульптуры, ожидая пока рука мастера придаст им окончательную отделку.

Это был хаос, но не разрушения, а предшествующий творению. И над этим хаосом парил дух Фидия. Он направлял горячего Алкаменеса и сурового Агоракрита к единой цели. Они были руками Фидия, кроме того Алкаменес был и его языком, так как Фидий выражался односложными, загадочными словами. Этим же юношам надлежало присматривать за остальными.

— Что ты делаешь, Дракилл, — говорил Алкаменес, — эта грудь слишком плоска, чтобы производить впечатление издали, нижняя часть тела малорельефна, основные мускулы выступают недостаточно, а второстепенные слишком. Твой Бог, Ликиос, теряется в складках своего платья.

Затем он подошел к скульптурной группе для Парфенона — юношам, удерживающим взбесившихся коней.

— Где ты видел, Кринагор, эти широкие головы? Фигура у тебя сделана слишком деревянно, слишком старомодно…

Порицая то или другое Алкаменес, казалось, готов был уничтожить юношу. Агоракрит, как часто случалось, вставал на защиту.

В эту минуту к спорящим подошел Фидий и вместе с ним Перикл и Аспазия. Время от времени они приходили бросить взгляд на то, что делалось у Фидия.

Когда Алкаменес увидал милезианку он постарался принять равнодушный и веселый вид и подавить досаду, которой не сумел скрыть во время мимолетной встречи с Аспазией на Агоре. Что же касается мрачного Агоракрита, то он и не трудился скрывать тот гнев, который питал против Аспазии. Он отошел в сторону и не проронил ни слова.

Так как, входя, они слышали окончание спора между Алкаменесом и Агоракритом, то разговор продолжился и Аспазия заявив, что она вполне согласна с Алкаменесом в его желании изъять из искусства все старые обычаи. Осмотрев планы и модели колоссальных групп, она многое нашла чересчур искусственным и строгим, подавляющим зрителя и высказала, что думает.

— Прекрасная Аспазия, — сказал Физия с легкой улыбкой, не забывай, что наши скульпторы должны изображать здесь не обыкновенные человеческие фигуры, а божественные.