Ассегай
Шрифт:
Леон не отрывал глаз от основания хобота. В толстой серой коже между янтарными глазками залегли глубокие поперечные бороздки. Но представить то, что находится за ними, не получалось. Не слишком ли близко слон? Может быть, стрелять нужно не в первую складку, а во вторую или даже третью? Он не знал.
Внезапно слон тряхнул головой, причем с такой силой, что уши захлопали по плечам, подняв облако пыли с облепленного засохшей грязью тела. Леон бросил ружье к плечу, но животное неловко развернулось и, шаркая ногами, устремилось в чащу.
Ноги стали вдруг как ватные, сжимающие ружье руки задрожали. Открывшаяся истина была проста и непреложна: он не готов к схватке.
— В первый раз пугаются даже храбрейшие, — сказал Маниоро. — Но ты не побежал.
Привал устроили в полдень, расположившись в тени высокого, изрядно ощипанного жирафами дерева. Стали ждать Ишмаэля, который отстал почти на полмили и брел через саванну в одиночестве — фигурка с узлом на голове подрагивала в плывущем от зноя воздухе. Лойкот опустился перед Леоном на корточки и насупился, всем своим видом показывая, что намерен, как и подобает настоящим мужчинам, поговорить о чем-то важном.
— М'бого, то, что я скажу, есть истинная правда, — начал он.
— Я тебя слушаю, Лойкот. Говори, и твои слова дойдут до меня, — заверил паренька Леон, придавая лицу серьезное выражение.
— Говорить со стариками, как ты говорил два дня назад, толку нет. Мозги у них что каша из маниоки. Им бы только пиво пить. Они забыли, как выслеживать зверя. Они не слышат ничего, кроме бабьей болтовни, не видят дальше стен своей маньяты и умеют только пересчитывать скот да набивать брюхо.
— Старики все такие, — сказал Леон, понимая, что и сам в глазах мальчишки скорее всего уже стоит на грани старческого слабоумия.
— Хочешь знать, что происходит в мире, спроси нас.
— Кого это «нас»?
— Нас, хранителей стад, чунгаджи. Пока старики греются на солнышке, пьют пиво да болтают про свои великие дела, о которых никто уже не помнит, мы, чунгаджи, перегоняем скот с места на место и сами идем за ним. Мы все видим, все слышим.
— Скажи мне, Лойкот, как ты узнаешь, что видят и слышат другие чунгаджи, те, которые находятся на расстоянии нескольких дней пути?
— Они мои братья. Многие из нас в один год прошли инициацию.
— Можно ли узнать, что видели вчера чунгаджи, находящиеся со скотом где-нибудь на равнинах за Килиманджаро? Это дней десять пути.
— Можно, — уверенно ответил Лойкот. — Мы ведь разговариваем друг с другом.
Верилось в такое с трудом.
— Сегодня на закате я буду говорить с моими братьями, и ты сам можешь послушать, — предложил Лойкот.
Ответить Леон не успел — с равнины прилетел пронзительный вопль смертельно испуганного человека. Мужчины схватили оружие, вскочили и обернулись в направлении крика. Через саванну по направлению к ним мчался, придерживая обеими руками узел на голове, Ишмаэль. За ним на длинных розовых ногах несся здоровенный страус. Птица явно выигрывала в скорости и быстро нагоняла жертву. Леон уже видел распушенный плюмаж. Страус был цвета черного оникса с белыми перьями на хвосте и кончиках крыльев, трепещущими в праведном гневе. Чужак в белом посмел вторгнуться
Леон и оба масаи поспешили на помощь. На бегу они кричали и размахивали руками, пытаясь отвлечь разъяренную птицу, но ее интересовал только Ишмаэль. Догнав жертву, страус вытянул длинную шею и с такой силой ударил клювом по узлу, что незадачливый слуга не удержался на ногах и упал, подняв облако пыли. От удара о землю узел раскрылся, и содержимое, горшочки и мисочки, раскатилось вокруг. Страус, подскочив ближе, принялся пинать и рвать Ишмаэля когтями, а потом, словно этого было мало, опустил голову и начал клевать несчастного в руки и ноги. Бедолага взвыл от боли, из свежих ран выступила кровь.
Проворный как заяц, Лойкот легко обогнал мужчин и, сблизившись с птицей, издал воинственный клич, словно приглашая противника на поединок. Страус соскочил с распростертого тела и угрожающе двинулся навстречу новому противнику. Раскинув короткие, будто подрезанные крылья, он высоко вскидывал ноги, задирал и опускал голову и еще издавал при этом злобные каркающие звуки.
Лойкот взялся за края накидки, задрал ее повыше, разведя в стороны, как крылья, и, в точности подражая движениям и крикам страуса, двинулся по кругу. Смысл маневра заключался, вероятно, в том, чтобы спровоцировать птицу на атакующие действия. Некоторое время противники просто ходили по кругу, однако долго так продолжаться не могло. Страусу бросили вызов на его территории, и в конце концов ярость и чувство оскорбленного достоинства взяли верх над инстинктом самосохранения. Вытянув шею и целя клювом в лицо врагу, страус устремился в наступление. Именно на это Лойкот, похоже, и рассчитывал. Наблюдая за парнишкой, Леон понял, что тот скорее всего уже оказывался в похожей ситуации и прекрасно знает, как себя вести и что делать. Смело шагнув навстречу атакующей птице, пастушок изловчился, подпрыгнул и, обхватив ее обеими руками за шею, поджал ноги. Центр тяжести у страуса сместился, и он потерял равновесие. Поднять голову не удавалось. Секунду-другую страус кружил, хлопая отчаянно крыльями и стараясь удержаться. Леон вскинул ружье и шагнул ближе, чтобы хорошенько прицелиться.
— Нет! Эфенди, нет! Не стреляйте! — закричал Ишмаэль. — Оставьте это отродье шайтана мне! — Ползая на четвереньках по земле, он искал что-то среди разбросанных кухонных принадлежностей, а когда поднялся, в его руке Леон увидел сияющий нож с загнутым лезвием. — Задери ему голову! — крикнул слуга Лойкоту, и когда мальчишка так и сделал, полоснул по горлу, одним мастерским ударом разрезав его до позвоночника.
— Теперь отпусти! — приказал Ишмаэль, и Лойкот отпустил птицу и отскочил в сторону, чтобы избежать ее когтей.
Освободившись, страус бросился было прочь, но тут из перерезанных артерий ударила вверх струя крови. Птица потеряла ориентацию, пошатнулась и пошла кругом на слабеющих розоватых ногах. Голова клонилась все ниже, как увядающий цветок на надломленном стебле. Сделав пару кругов, она упала, попыталась подняться, потом затихла, и только вытекающая толчками ярко-красная артериальная кровь свидетельствовала о том, что ее сердце еще бьется.
— Аллах велик! — торжественно произнес Ишмаэль, пиная еще живое тело. — Нет Бога, кроме Аллаха! — Наклонившись, он аккуратно вскрыл птице брюхо и вырезал печень. — Это животное пало от моего ножа. Именем Аллаха благословляю его смерть. Я пустил ему кровь, и я объявляю это мясо халяльным. — Он поднял печень на ладони. — Посмотрите! Это самое лучшее мясо в мире. Печень страуса, взятая из еще живого тела.