Ассистент
Шрифт:
Я с грустью подумал, что был уже прецедент в мировой истории — граждане Рима. Впрочем, Москва пусть и зовет себя напыщенно — Третьим Римом, до империи ей далеко, не потянет. Хотя, как знать?..
После первой бутылки без перерыва, неясно откуда в руках осветителя Вани возникла вторая. Действо повторилось: пиротехник Петя вскрыл, реквизитор Вася разлил по булькам. Профессионалы, что ни говори, да и «Мосфильм» студия легендарная…
Но когда Ваня из рукава извлек третью, я запротестовал:
— Я пас! Мне еще работать!
— А нам? — удивился
В том, что они станут отвлекаться на такую ерунду, я сильно сомневался, но промолчал. Покинул насквозь русскую будку. За пивом, понятно, не пошел. Пиво без водки — деньги на ветер. Пиво после водки — гарантия скорой отключки с головным оглушительным треском наутро. Если утро случится. Бывает, и не случается вовсе…
ГЛАВА 37
Она, она «зеленая» была!
В конюшне снимали уже другой эпизод в том же интерьере — смерть серой в яблоках лошади главного героя. По сценарию ее отравили русские недоброжелатели француза, вероятно, агенты царской охранки, легендарной предшественницы ЧК — КВД — КГБ. Все ясно, западного зрителя решили пугануть традиционным способом. Россия во все времена — Империя зла. Сценаристу браво!
Лошадь умирать не хотела. Сперва я заподозрил ее в великорусском шовинизме, тоталитаризме и сталинизме, но оказалась, что лошадь привезли из Франции. Вероятно, европейцы считали, что последних своих лошадей мы доели во время голода в Поволжье и блокады Ленинграда…
Словом, лошадь, подчиняясь мощнейшему инстинкту самосохранения, умирать отказывалась напрочь. Точнее — ложиться, изображая предсмертные судороги.
Оказалось, что у лошади есть тренер — сорокалетняя француженка со сходными с подопечной чертами лица. Несмотря на их похожесть, лошадь капризничала, не желала ложиться. Ее можно понять. Она же не корова, лежать не в ее природе. Кони даже спят стоя…
Что с ней, бедной, только не делали…
Когда стало ясно, что на уговоры тренера ей глубоко насрать (что она буквально и сделала дважды, засыпав пол конскими яблоками), за дело принялись дюжие осветители под командой решительного оператора. Осветители оплетали веревками сначала две, потом все четыре конечности, дружно дергали. Лошадь падала и тут же поднималась. Удержать ее на земле не могли никакие путы. Свободолюбивая французская лошадь, ничего не скажешь.
Все издергались, устали, в первую очередь само животное. Вероятно, все-таки в ее предках присутствовало несколько поколений ослов. Упрямством она им не уступала.
После краткого совещания режиссера с лошадиным тренером послали за ветеринаром. А пока его ожидали, киногруппа набросилась на горячий чай и кофе, на бутерброды с ветчиной, колбасой и сыром. Термосы с кипятком и продукты привозили каждый съемочный день по утрам. Мы с Григорием тоже испили по пластиковому стаканчику черного кофе из пакетика, что-то съели.
Вдруг к воротам Дома-музея декабристов подкатил, мигая и воя, кортеж представительских иномарок. Из средней вышли парень и две девушки — рыженькая и черненькая, одетые в джинсу и спортивные куртки, красивые, молодые, но, вероятно, важные персоны. Потому что их мгновенно обступили
Руководил делегацией, направившейся к французскому режиссеру, мужчина в строгом костюме и при галстуке. Его лицо мне сразу показалось знакомым, но откуда я его знаю, вспомнить не смог. Впрочем, и не пытался особо.
Вероятно, была предварительная договоренность, потому что возле свободолюбивой лошади в жарких лучах софитов собрались французский режиссер, немецкий оператор и актер-англичанин, исполняющий главную роль, а остальные киношники тактично отступили. Мой знакомый, но неузнанный мужчина подвел молодых людей к иностранцам. Борису Турецкому наконец-то нашлась работа по специальности. Оператору — нет, на видео снимала темноволосая девушка.
О чем они говорили, слышно не было, наверно, обменивались любезностями, трясли друг другу руки, широко улыбались с риском вывихнуть челюсти… После минутного диалога рыжеволосая девушка интенсивно помахала рукой. Один из телохранителей кивнул, сходил к машинам и вернулся с трехлитровой банкой чего-то черного и непрозрачного. Передал девушке, та вручила банку иностранцам. Что за хрень происходила у меня на глазах, я так и не понял. Странный какой-то подарок. Ладно бы бочку пересоленного омуля, дохлую, облезлую белку или шаманский бубен, Борей Кикиным произведенный, но трехлитровую банку… Странно.
Ветеринарная «скорая помощь» пришла незамеченной. Но ее, как оказалось, ждали. Врача со шприцем наперевес охранники тормознули еще на подходе, тщательно обшмонали в поисках более страшного оружия. Ничего не нашли.
— Кто они такие? — спросил я у Григория. — Что за важные шишки?
— Ты газеты читаешь? — вопросом на вопрос ответил мой шеф. Что, блин, за идиотская манера?
— Я телевизор смотрю.
— Местные каналы?
— Центральные. Что у нас в околотке творится, меня мало интересует. Что тут может происходить? Мышиная возня.
— Зря ты так, — огорчился за меня Григорий. — Надо местную прессу читать, местные каналы смотреть. Тогда бы ты знал, что рыжеволосая девушка — дочь иркутского губернатора, а парень — ее жених.
— А темненькая девчонка кто?
— Не знаю, тоже, наверно, какая-то важная персона, раз с дочкой губернатора на дружеской ноге.
Я, язвительно устремив взор в поднебесье, сложил молитвенно руки и вымолвил с трепетным восторгом:
— Надо же, какие люди!
Потом добавил уже всерьез и зло:
— Знаешь, Григорий, насрать мне и на губернатора, и на его семью.
— Ну, не скажи, я читал, у него рейтинг высокий…
— И на рейтинг его насрать! — перебил я шефа, но тот словно и не заметил моих грубых физиологических действий, продолжил, как ни в чем не бывало:
— Может, в самом недалеком будущем наш губернатор президентом России станет или на худой конец — возглавит федеральное правительство.
— Все равно — насрать, — не сдался я, но к ребятам присмотрелся внимательней. Как у них скулы от дежурных улыбок не сводит? Улыбаются и улыбаются… как идиоты.