Ассистентка антиквара и город механических диковин
Шрифт:
Разминулись, сообразила Аннет. Жаль, Максимилиан не появился там чуть раньше. Ладно, посмотрим, как он запоет, когда узнает правду.
Рассказать ему или нет о том, что случилось? Она вела себя неосмотрительно и попала в ловушку. Пожалуй, Максимилиан будет очень-очень зол, когда узнает все подробности.
Она мельком глянула на него и вспыхнула. Максимилиан нахмурился и сердито потер шею, а когда убрал руку, стало видно, что ворот его рубашки был испачкан розовой помадой оттенка, которым пользовалась Линда. Самый модный тон в этом сезоне, «Веселая пастушка» называется.
Аннет
Она немедленно возжелала скандала. Максимилиан подался вперед и открыл рот, чтобы продолжить допрос, но она опередила его:
– Простите, что ушла одна, не дождавшись, когда вы вернетесь со свидания с Линдой, – проговорила сладким голоском, медленно расстегивая жакет. Ткань отсырела, и пуговицы застревали в петлях. – Полагаю, все прошло чудесно, не так ли? Я видела вас в беседке в саду за гостиницей, но вы были так увлечены вашим… важным разговором, что я не посмела вас тревожить и отправилась побродить по улицам.
– Ты нас видела? – удивился Максимилиан и саркастически вопросил: – А раз видела, то почему не пришла на помощь?
– Какую помощь?! Зачем?! Линда вас что, грабила? – возмутилась Аннет, бросив сражаться с неподатливой пуговицей. – У вас все было мило и распрекрасно, разве нет?
– Ну ты же вступилась за ту девушку на дирижабле. А мне, между прочим, пришлось куда хуже.
– Что за бред! – вскипела Аннет, в досаде так сильно дернув за края жакета, что пуговица отлетела и покатилась по полу к камину.
Максимилиан ухмыльнулся, а потом развел руками и пояснил:
– Целый час Линда морочила мне голову. Мы сидели в кафе на площади. Она болтала о пустяках. Ничего важного у нее выяснить не удалось. Потом я пошел в гостиницу, она навязалась провожать. Мы уже распрощались, когда она начала мяться, мычать, а потом призналась, что хочет сообщить что-то очень-очень важное. Предложила пройти в беседку, чтобы поговорить вдали от чужих глаз. Я, простофиля эдакий, повелся. Стоило зайти туда, как она кинулась мне на шею и полезла целоваться. Черт, у нее руки цепкие, как у обезьяны! Никак не мог ее оторвать от себя, не причиняя боль. А потом наша юная художница потребовала, чтобы я немедленно отвел ее в свой номер – предаться греховной страсти.
Максимилиан рассказывал беззаботным тоном, однако уши у него чуточку покраснели. Аннет с интересом посмотрела на него и насмешливо спросила:
– И что же было дальше?
Максимилиан сильным, очень мужским жестом распустил узел галстука, дернул за ворот рубашки и со вздохом признался:
– Стыдно сказать, но я ужасно растерялся. В такую ситуацию я попал впервые.
– Впервые? Быть того не может. С вашим-то опытом по женской части!
– Бывало, дамы проявляли инициативу, но с такими юными и агрессивными девицами мне ранее дел иметь не приходилось.
У Аннет от облегчения в груди стало легко и приятно. Она вспомнила упреки Максимилиана, которыми он осыпал ее во время памятного разговора на дирижабле, и, не давая себе труда сдержать рвущееся на волю ехидство, сообщила:
– Ничего удивительного. Вы вели себя как шалопай. Вскружили бедной девушке голову, бросали на нее свои тигриные
– Я поступил еще хуже: прочитал нотацию и сказал, что ее следует хорошенько выпороть за такое поведение. Вместо того, чтобы устыдиться, Линда так обрадовалась идее с поркой, что чуть не принялась раздеваться прямо в беседке. Я сбежал в гостиницу, вызвал портье и велел ему отвести ее домой. Когда она уходила, посмотрела на меня столь многозначительно, что теперь я боюсь с ней встречаться. Пожалуй, весь этот эпизод станет самым позорным в моей биографии.
– Ничего, будет вам хороший урок. Не удивлюсь, если утром в гостиницу заявится ее папаша с дробовиком и поведет вас под прицелом к алтарю, – сказала Аннет, улыбаясь. Она наклонила голову, чтобы Максимилиан не прочел на ее лице глупого счастья, и принялась стаскивать жакет. Максимилиан поспешил на помощь.
– Ты какая-то сырая и холодная, – озадаченно произнес он, дотрагиваясь до ее обнаженного плеча.
– Со мной случилось очень странное и страшное происшествие…, – пробормотала Аннет, вздрагивая. В комнате было прохладно, ее охватил легкий озноб, и рука Максимилиана была приятно теплой.
– Почему-то я не удивлен. Упала в фонтан? Или в озеро? – вопросил он очень сурово и Аннет сразу ощетинилась.
– Не скажу.
Аннет отвернулась, аккуратно повесила жакет на стул и хотела пройти в ванную комнату, но Максимилиан преградил ей путь. И двигался при этом точь-в-точь как тигр, загоняющий добычу в ловушку, подумалось Аннет.
– Это еще почему? Что за детские недомолвки?
Она выпрямилась и с честью выдержала взгляд в упор.
Его глаза остро блеснули из-под полуприкрытых век – один глаз зеленый, другой ореховый, и это было красиво, но до головокружения странно – словно перед ней не один, а два разных человека.
– Ты будешь сердиться. Ненавижу, когда ты на меня сердишься, – неожиданно для самой себя выпалила она, да еще добавила от растерянности: – И ненавижу, когда ты ведешь себя как строгий начальник и начинаешь выговаривать и поучать.
– Когда это я делал тебе выговоры? – он сделал шаг и оказался очень близко. – К тому же я и есть твой начальник.
Аннет насмешливо фыркнула. От его близости она разволновалась, но пыталась не сдавать позиции.
– Я пересмотрю свое поведение, – сообщил он и вдруг взял ее за локти и немного притянул к себе. – Мне вовсе не нравится тебя расстраивать. Мне хочется тебя радовать.
Аннет подняла голову, вдохнула исходящий от него аромат гвоздики и вишневого табака и разволновалась еще сильнее.
Неяркий свет лампы упал на его лицо. Аннет уставилась на него и никак не могла отвести взгляд. На его щеках и длинном подбородке золотилась дневная щетина. Шея была крепкой, грудь в распахнутом вороте рубашке сильной и загорелой.
За эти дни он перестал быть чужим, но все еще оставался новым и неизведанным, как экзотический континент. И ей ужасно захотелось исследовать его: потереться виском о заросший подбородок, коснуться его щеки, потрогать жесткие складки у губ. Пришлось отвернуться и сжать ладонь в кулак, чтобы не поддаться порыву.