Астральная жизнь черепахи. Наброски эзотерической топографии. Книга первая

Шехтер Яков

И действительно, через секунду откуда-то сверху тяжело застучал пулемет, к нему добавился еще один, слева, и еще один, из цепочки домов над обрывом. Трассирующие пули понеслись в сторону арабской деревни, втыкаясь в мягкие откосы оврага, стуча по камням террас.

– Пошли, еще залетит шальная, а ты у нас не застрахован.

– Пошли.

Боря уже давно спал, когда, тихонько притворив за собой дверь, вернулась Алла. Николай Александрович бродил по комнате, перламутровые огни Вифлеема переливались прямо за окном, ночной ветер стучал в стекло, мягко потряхивая оконную раму. Голос исчез – горизонт был пуст, как море после цунами. Так

надолго он еще не пропадал. Думать и сравнивать Николай Александрович боялся, выводы могли оказаться чересчур страшными, но, судя по всему, Боря выходил прав. Возвращаться было некуда, деньги на билет, одолженные новым управдомом под залог квартиры, он никогда не отдаст, от перспективы жениться по нужде – тошнило. Через три часа беспрерывного расхаживания Николай Александрович сел на кровать, завернулся в одеяло и, сидя, заснул.

Проснулся он от энергичных потряхиваний.

– Ты чо, совсем оторвался, – Боря тряс его без намека на жалость. – На часы погляди! Двенадцать скоро, я уже полгорода оббежал, рынок сделал, на бирже отметился, а ты все дрыхнешь. Учти, сейчас зима, темнеет в четыре часа, до начала действия остались считанные копейки.

Николай Александрович подскочил и метнулся в комнату. Раскрыв чемодан, он достал чистую смену белья, новую рубашку, сорвал хрустящую этикетку с черных носков. Потом долго тер щеки и подбородок электробритвой, натягивая пальцами кожу, добирался до обычно пропускаемых волосков под скулами. Костюм, с вечера повешенный на плечики, отвиселся и выглядел почти новым. Одевшись, он долго причесывался, стоя у зеркала, так и этак укладывая остатки волос. Отчаявшись замаскировать проглядывавшую сквозь редкие пряди розовую кожу, в сердцах махнул рукой и вышел из комнаты.

– Ну, ты уже совсем при параде, – протянул Боря. – А завтракать-обедать-ужинать? Учти, там ничего не получишь.

– Не хочется. Давай поедем.

– Преступника тянет на место преступления, – глубокомысленно заметил Боря. – Ладно, поехали, раз уж замуж невтерпеж.

– А где Алла?

– Где, где, – хохотнул Боря. – На работе, разумеется. Должен ведь кто-то семью кормить. Да, прими вот, послание султану.

Он поднял со стола сложенный вчетверо листок и протянул Николаю Александровичу.

– Чуть позже, ладно? – Николай Александрович спрятал листок в карман.

– Хозяин-барин.

Дороги Николай Александрович не заметил. Перед глазами блуждали цветные пятна; глубокие тени, сквозь которые проезжал автобус, вызывали головокружение. Он и представить себе не мог, что так разволнуется; Боря говорил, показывая достопримечательности, но его голос оплывал, не достигая барабанных перепонок. Впервые он раздражал Николая Александровича своей болтовней. Ведь как гладко человек жизнь прожил, от удачи к удаче. Привык к победам, всегда искал их, добивался. С женой повезло, сколько лет, и все с ней, сын рядом, в стране чужой без году неделя, а уже распоряжается. Попробовал бы брести от беды к беде, от поражения к поражению, живо бы утратил бархатистый говорок и блеск в глазах.

Они вышли в центре и довольно долго шли по главной улице, пробираясь сквозь веселую толпу. Обычно большое скопление людей пугало Казимира Станиславовича, он уже лет двадцать избегал народных гуляний и демонстраций, но в этой толпе было не страшно. Боря свернул в проулок, шум сразу стих, и через несколько десятков метров они вышли на грязную площадь с водопроводной колонкой посередине. Вдоль площади теснились лавочки, витрины наполняла всякая дрянь вперемежку с японской электроникой. Люди на площади были одеты, словно на новогоднем маскараде, в длинные кафтаны старомодного покроя,

круглые меховые шапки, полосатые халаты. Дети в маленьких черных шапочках сновали по площади, как головастики в пруду.

– А это кто такие?

– Черные рыцари Иерусалима, ортодоксы. Мой сын тоже так выглядит, ты бы его в жизни не отличил от настоящих.

Николай Александрович ощутил знакомое жжение под ложечкой и автоматически поставил защиту. По площади носились энергетические смерчи, лиловые потоки электричества стекали с белых веревочек, торчащих из-под одежды.

«Громоотводы», – догадался Николай Александрович.

– Нам сюда, – Боря потянул его в подворотню. Они прошли сквозь несколько двориков, заполненных запахами селедки и лука, жареной картошки и ароматом развешенного на веревках подсыхающего белья. Дворы внезапно кончились, дома расступились, образуя небольшой пустырь, ограниченный дорогой, по которой быстро и бойко бежали автомобили. За дорогой земля уходила вниз, уступая место голубому воздуху, сквозь который мягко проступали холмы с рассыпанными по склонам красными крышами домов. На вершине дальнего холма, словно маяк, светился белый столбик минарета.

«Жизнь прожита», – подумал Казимир Станиславович, и привычная мысль на фоне минарета и фиолетовых холмов, вдруг повернулась холодным острием.

«Вот теперь все».

С отчетливой ясностью он понял, что уже никуда с этого пустыря не уйдет, что это последняя прогулка в его жизни, последний воздух, а не съеденный утром бутерброд – тоже последний. Объяснить, почему и откуда, он не мог, но не искал и не ждал объяснений, как не ждет объяснений черепаха, гибнущая под колесами грузовика.

Боря отошел в сторонку, запалил сигарету и принялся глубокомысленно изучать ландшафт. Казимир Станиславович прижался к стене дома: через пустырь озабоченно пробегали рыцари и женщины рыцарей – откормленные тетки в черных платках, туго обтягивающих голову. Судя по форме, под платками скрывались лысые черепа. Причина такой эстетики была непонятна, но через пять минут лица примелькались, и он заметил, что некоторых дамочек такой стиль даже украшает, а других, наоборот, портит. В углу площадки играли отпрыски рыцарей, толкались и шумели они вполне по-детски, один из мальчиков все норовил вскарабкаться на фонарный столб, а девочка постарше, но еще с волосами, стаскивала проказника за штаны.

Жаль, жена не дожила, порадовалась бы. А впрочем, во многом покойница сама виновата. Затихшее раздражение вновь шевельнулось в груди. Зачем он понадобился ей, простодушный деревенский паренек? И ведь как обвела, как женила, исподволь, будто сам выбирал. Она тогда уже была в курсе, мать, наверное, постаралась. Мать, конечно, кто еще…

О своей теще Николай Александрович только слышал. Она умерла в день их свадьбы, уехала к старшей сестре в Покровское, вроде с дочерью поссорилась. Знала, наверное, они все знают. Похороны специально отложили на день, но и свадьбу перенесли, не получилось с залом. Жена плакала:

– Бывало, поссоримся, она мне кричит в сердцах – на моих похоронах танцевать будешь. Так и вышло. Ох, как язык надо привязывать…

Потом уже голоса объяснили: когда молодой Мастер женится – старый умирает. Такая вот диалектика.

Тестя Николай Александрович тоже не застал. Польский еврей, задурил голову и сделал ребенка, а когда границу открыли – порх к себе в Гдыню, только и видали голубчика. Обещал вызвать, когда устроится, да где там. Жена уверяла, будто власти не дали. В чем-то Мастер, а в чем-то ребенок наивный. Она ведь отца только на фотографии видела, но верила – не мог обмануть, не мог. Еще как мог. Такие-то и обманывают.