Астромех Эрдваныч. Трилогия
Шрифт:
Все знал. И то, что нашу роту бросили прикрывать станцию, на которой шла погрузка раненых перед отправкой в тыл, и что позиция у нас хуже некуда - ряд недорытых окопчиков посреди чистого поля, и что из противотанковых средств у нас одно ПТРД (6) на роту да по бутылке "КС" (7) на рыло, и то, что помощи не будет. А главное, я знал, что сейчас я, это мой прадед Андрей, погибший смертью храбрых в этом самом бою.
– Ложись, Андрюшка!
– крик откуда-то слева заставил меня стряхнуть оцепенение, и рухнуть на дно окопа.
Как
– Тебе что, жить надое...
– сквозь свист пуль, вновь окрикнул меня взводный из соседнего окопа, но замолк на полуслове, а все вокруг погрузилось в странную звенящую тишину.
Откуда-то, я точно знал, что немец заметил блик его бинокля, и всадил снаряд танковой пушки прямо в окоп. И вот тут мне стало страшно. Захотелось выскочить и бежать. Неважно куда, лишь бы подальше от смерти. Но вместо этого, тело само подхватило ДП, и, установив сошки на мерзлую землю, привычно взвело оружие, и вжалось щекой в приклад.
– Значит, повоюем, раз все равно умирать, - прорычал я, злясь на себя за малодушие, и потянулся к Силе, ловя на мушку одного из врагов, до которых уже было метров триста.
Пулемет выдал короткую очередь, и фигурка упала в снег. А я с удивлением отметил, что чувствую Силу, и Знаю, как будут лететь пули.
Представьте два десятка снайперов, стреляющих по наступающему противнику - вот примерно, что собой представляет форсюзер-пулеметчик. Когда затвор в последний раз сухо щелкнул, 28 пуль из 47-и нашли свои цели, включая заряжающего вражеского танка, который совсем не ожидал, что можно поймать пулю через ствол собственной пушки, в тот момент, когда открываешь затвор, чтобы зарядить очередной снаряд.
Но на этом, легкая жизнь закончилась, противник обнаружил мою позицию, и стал методично долбить. Я еще успел перезарядиться, и даже расправиться с обоими вражескими пулеметчиками, пытавшимися подавить меня, но тут чувство опасности просто таки взвыло. Мне еще удалось, помогая себе Силой выпрыгнуть из окопа, удачно разминувшись с летящими мимо пулями, даже попасть в направленный в меня танковый снаряд. Только это не принесло никакого эффекта - пуля просто высекла из его корпуса сноп искр, а через мгновенье, мир вспыхнул и погрузился в темноту.
А я, отплевываясь от набившегося в рот снега со вкусом тухлых яиц, попытался встать...
– Это еще что? Еще не кончилось?
– обреченно простонал я, машинально отряхивая полы черкески.
– Не понял!?
"Вот точно, минуту назад был в шинели и каске, а сейчас... Стоп! Запах. Немчура, конечно, чего только в свои снаряды не пихала, но не черный же порох!" - успел подумать я. И тут стало не до посторонних мыслей. Из ночной темноты, а, судя по звездам над головой, сейчас была именно ночь, раздался стук копыт, и на меня вылетели трое всадников.
Это оказалось их ошибкой. Хорошо
– Эх, ты ж, скотинку жаль, - озвучил я непонятно отчего пришедшую в голову мысль.
– Вашбродие, вы не ранены?
– спросил молодой пацан в старинной форме.
– Нет, а что случилось-то?
– спросил я, уже зная ответ.
Память услужливо подсказала, что на конвой на ночевке напали чеченцы, случайно или может намеренно, взорвав выстрелом из ружья бочонки с порохом, которые с ней и перевозили. А еще память кричала, что это еще не конец.
И точно, в кругу света от разбросанного взрывом костра, в котором как бараны столпились перепуганные солдаты, мелькнули тени всадников. Началась беспорядочная с нашей, и прицельная, хоть и на скаку, стрельба со стороны противника. Несколько бойцов упали. А всадников, в этот раз не менее десятка, вынесло точно на меня.
Тут уж заботиться о коняшках возможности не осталось. Я просто тупо рубил все что двигалось. Но когда показалось, что уже удалось отбиться, артиллеристы, хатт их душу, вспомнили, что у них пушка имеется (8), и саданули по нам картечью. От двух пуль я увернулся, еще одну отбил. Но двум оставшемся к тому моменту в живых чеченам, шести коням и давешнему солдатику так не повезло.
– Господин хорунжий, я, видать, умираю... Верно ведь?
– спросил тот, пытаясь зажать рану в животе.
– Да, - не стал я обманывать мальчишку.
– А вы мне скажите, - слабеющим голосом, вновь спросил он.
– А правду бают, что вы с нечестью знаетесь? Мужики говорили...
– Нет, - ответил я, и, видя страх и недоверие в глазах, из которых уходила жизнь, добавил.
– Врут они все. Не могу я знаться с нечестью, боится она меня. Потому как я ее не боюсь. И ты ее не бойся. Будь сильным. Ведь смерти нет, есть Сила.
Малец через боль сумел улыбнуться, и так и ушел из жизни с улыбкой на лице. На моем лице, лице того, кем я был до смерти в своем мире, и до попадания. А я прикрыл глаза от яркого света залившего все вокруг.
В морозной вышине сверкало солнце, рассыпаясь мириадами слепящих искр по полям и заснеженному лесу за ним, и лишь тревожный звон колокола и черный дым над деревней на том берегу нарушали идиллическую картину. А за спиной, уже многоголосо раскатывалось "Ура". И я, повинуясь общему настрою, пришпорил коня, и помчался вперед...