Астронавт Джонс. Сборник научно-фантастической прозы

Хайнлайн Роберт Энсон

К тому времени, когда мы получили бы относительную передышку и смогли бы выйти на финишную прямую, нам оставалось бы до Солнца четверть светового года, а общее время нашего пребывания в космосе составило бы год (космический, конечно).

Чтобы преодолеть эти три световых месяца при скорости тысяча километров в секунду, понадобилось бы около семидесяти двух лет.

Но согласно разработанному плану, весь путь, включая год стоянки на Растуме и возвращение на Землю, должен был занять всего лишь около восьмидесяти трех лет!

Таким образом, вполне очевидно, что камнем преткновения является время.

Получается, что мы доберемся до дома быстрее, если будем придерживаться первоначального плана. Критический момент наступает через восемь месяцев полета при максимальной скорости или, что то же самое, через неполных четырнадцать месяцев после старта с Земли. Сейчас до этого критического момента осталась всего пара месяцев. Если мы немедленно повернем назад, нам все равно не добраться до Земли раньше чем через семьдесят шесть лет. Каждый день промедления прибавляет месяцы к обратному пути. Поэтому неудивительно, что все сгорают от нетерпения!

— Понятно, — сказала Тереза. — Те, кто хочет вернуться назад, боятся, что за это добавочное время та Земля, которую они знали, исчезнет, изменится до неузнаваемости. Но неужели они не понимают, что это уже произошло?

— Может быть, они боятся это понять, — заметил Коффин.

— Вы продолжаете удивлять меня, адмирал, — улыбнулась Тереза. — Вы проявляете нечто, похожее на человеческое сочувствие.

В каком-то дальнем уголке сознания Коффина возникла мысль: «Вы тоже проявили немало сострадания, заставив меня говорить на безопасную, отвлеченную тему». Теперь он мог сидеть расслабившись, спокойно смотреть ей в лицо и говорить с ней как с другом.

— Меня озадачивает то, — продолжал Коффин, — что вообще нашлись желающие вернуться назад, не говоря уж о том, как велико их количество. Если б мы сию же минуту повернули на Землю, мы сэкономили бы только около семи лет. Почему просто не долететь до Растума, а там уже решить, что делать дальше?

— Я думаю, это невозможно, — сказала Тереза. — Видите ли, ни один здравомыслящий человек не имеет желания быть пионером. Проводить исследования — да, колонизировать богатую страну, разведав и сведя к минимуму все опасности, — да, но не рисковать своей жизнью, будущим целой своей расы на такой полной загадок планете, как эта. Проект заселения Растума был выходом из неразрешимого конфликта. Но если этого конфликта больше не существует…

— Но… вы и Локейбер… Вы ведь высказали предположение, что конфликт по-прежнему есть, что Земля, в лучшей случае, предлагает передышку.

— И все же большинство людей предпочитают думать иначе. А почему бы и нет?

— Хорошо, — сказал Коффин. — Но я уверен, что многие из тех, кто сейчас находится в саркофагах, согласились бы с вами и проголосовали бы за Растум. Почему бы нам сначала не доставить их туда? Мне кажется, это было бы более справедливо. А те, кто не захочет остаться, смогут вернуться вместе с флотилией.

— Нет, — качнула головой Тереза, и ее стриженные волосы взлетели широкой волной, отсвечивая красным деревом. — Я знакома с вашим докладом о Растуме. Горстка людей не выживет там. Три тысячи и то не ахти как много. Каким бы ни было решение, оно должно относиться ко всем.

— Я боялся прийти к такому же выводу, — устало сказал Коффин, — но вижу, что это неизбежно. О’кей, но почему они не хотят хотя

бы осмотреть Растум, а уж затем проголосовать? Если трусов окажется большинство, они, возможно, поймут, какую берут на себя ответственность, и примут честное решение.

— Опять же нет. И я отвечу вам почему, адмирал. Я хорошо знаю Конрада де Смета и остальных. Они хорошие люди. Вы неправы, называя их трусами. Они вполне искренне верят, что благоразумнее будет вернуться. Вероятно, еще не отдавая себе в том отчета, они чувствуют, что, если мы прилетим на Растум, общее голосование сложится не в их пользу.

Я видела фотографии, адмирал. Возможно, Растум — планета суровая и опасная, но настолько красивая, что я не могу дождаться момента, когда увижу ее наяву. Там простор, свобода, не отравленный ничем воздух. Мы вспомним там все, что нам было ненавистно на Земле; мы ужаснемся необходимости вновь погрузиться в сон; мы более трезво, чем сейчас, когда уже по горло сыты космосом, оценим ту пропасть времени, которая легла между нами и Землей, и взвесим свои шансы обнаружить там, по возвращении терпимую ситуацию.

Кроме повышенной гравитации, которая не принесет, я думаю, нам особых хлопот, пока мы не начнем заниматься тяжелым физическим трудом, никакие неудобства Растума не смогут нас испугать. В то же время неудобства космического полета и трудности жизни на Земле все еще будут живы в памяти. Многие изменят свое решение и проголосуют за то, чтобы остаться. Возможно, таких будет большинство. Де Смет это знает. Поэтому он не хочет рисковать. Он боится, что и сам попадется на удочку Растума!

Коффин задумчиво пробормотал:

— Всего несколько дней торможения — и оставшейся реактивной массы хватит только на то, чтобы вернуться назад, к Солнцу.

— Об этом Де Смет тоже знает, — сказала Тереза. — Адмирал, вы вправе принять волевое решение и настоять на нем. Человеку вашего склада это по плечу. Но, может быть, вы забыли о том, как иногда людям хочется, как многие из нас уповают на то, что кто-то или что-то придет и скажет, что делать. Решение отправиться на Растум было выстрадано. Даже подвергнувшимся жестокому гнету людям трудно расстаться с Землей. Теперь, когда есть возможность исправить прежнее решение, вернуться к безопасности и комфорту — хотя существует несомненный риск, что ко времени нашего возвращения Земля уже будет небезопасной и неудобной, — нас вынуждают снова ломать голову над этим вопросом. Это пытка, адмирал! Де Смет и его сторонники — люди в определенном смысле сильные. Они заставят нас сделать необратимое, и как можно быстрее, просто потому, что оно необратимо. Как только мы повернем назад, ситуация выйдет из-под нашего контроля, и можно будет уже ни о чем не думать.

Коффин посмотрел на девушку с удивлением:

— Но вы, кажется, абсолютно спокойны?

— Я сделала свой выбор еще на Земле, — ответила Тереза, — и не вижу причин менять решение.

— А как остальные женщины? — спросил Коффин, вновь ухватившись за спасительную неисчерпаемую тему.

— Большинство, конечно, хотят вернуться, — она сказала это с мягкостью, скрывавшей осуждение. — Они полетели только потому, что этого хотели их мужья. Женщины слишком практичны для того, чтобы их интересовала философия, научные исследования или что-либо еще, кроме их семей.