Астронавты (худ. В.Калашников, А.Ермолин)
Шрифт:
— Кажется... мы будем ночевать не в ракете... — произнёс он и направился к заливу.
Обратный путь занял почти два часа. С колотящимися сердцами, задыхаясь, обливаясь потом, мы почти бегом кинулись в ущелье, встретившее нас глухим молчанием. Здесь было гораздо прохладнее, чем в долине. Один за другим мы карабкались на глыбы, пробегали по зыбким пластам, перескакивали с камня на камень, пока не вышли к месту своей посадки. Стены ущелья были закопчены, ещё тлели обугленные куски, обломки конструкций, капли расплавленного необыкновенным жаром металла. У самой моей ноги блеснуло
Арсеньев окинул быстрым взглядом эту картину уничтожения, потом опустил индукционный аппарат и долгое время вслушивался.
— Вот как приходится расплачиваться за глупость, — сказал он, закинул аппарат на спину, отвернулся и начал спускаться вниз. Мы шли по крутым камням, не обменявшись ни словом. Шаги гулко отдавались в тишине, нарушаемой только шорохом осыпающегося щебня.
Невдалеке за устьем ущелья Арсеньев остановился у большой ровной плиты, подпёртой несколькими острыми глыбами. Получался как бы созданный самой природой стол.
— Пятнадцатиминутная остановка и совещание, — объявил он. — Отдаёте ли вы себе отчёт в том, что произошло?
С этими словами он достал карту из внутреннего кармана скафандра и разложил её на камне. Что касается меня, то я не понимал ничего. В голове был полнейший хаос. Я знал одно: произошла катастрофа, последствий которой нельзя себе даже представить. Мы потеряли вертолёт, аппараты, провизию. У нас остался только скудный рацион консервов на каждого, небольшой запас воды и столько кислорода, сколько помешается в баллонах скафандров. Кроме того, у Солтыка был ручной излучатель, а у меня моток верёвки. Вот и всё.
— Не допускаете ли вы, профессор, что это было... нападение? — медленно спросил Солтык.
— Нет. Думаю, что в значительной мере виноваты мы сами.
— Но как, почему? — вскричал я.
Арсеньев не ответил.
— Взорвалось горючее в баках, — размышлял вслух Райнер. — Но это было только началом. Если связать катастрофу с этим гуденьем, которое было слышно возле шара... Да, да, труба!
— Значит, магнитное поле? — спросил Солтык.
— Да, и огромной силы... За доли секунды должны были развиться миллионы гауссов!
Что-то начало для меня проясняться, но я ещё не мог объединить эти обрывки высказанных мыслей.
— Эти камни... магнетит... Профессор, не связано ли это с тем местом, на котором мы приземлились?
— Вот именно! — ответил Арсеньев, и, несмотря на трагизм положения, в его голосе прозвучало торжество учёного, нашедшего разгадку проблемы. Пустое пространство!
Придерживая края бумаги, трепетавшие на ветру, он показал нам путь, проделанный до места катастрофы.
— Вопрос ясен, так ясен, что его понял бы и ребёнок, а мы вели себя как глупцы! Труба, лежащая везде на глубине более десяти метров, здесь поднимается и проходит под самой поверхностью скалы. По одну её сторону свободное пространство, по другую — груда камней. Это не простые камни, а магнетит, железная руда! Когда в трубе идёт ток, вокруг неё образуется магнитное поле. Пока напряжение тока не изменяется, оно остаётся
— Чёрт возьми! — вскричал я. — Правило штопора!
— Да. Оно гласит, что если ток идёт в направлении, указываемом остриём, то поле вращается параллельно виткам штопора. В лабораторных опытах проводником служит медная проволока, а телами, которые поле перемещает, железные опилки. Здесь же — это подземный проводник и магнетитовые камни. Когда ток достигает большого напряжения, магнитное поле перебрасывает камни с одной стороны трубы на другую. Так и получилось: с запада — пустое пространство, а с востока — груда камней.
— Но труба прерывается выше этого места, — заметил я.
— Это ничего не значит. Она просто заземлена, и ток идёт в скалу. Вы должны помнить, что там есть «железный грунт», который не оказывает почти никакого сопротивления.
— А, верно! Значит, вертолёт тоже был переброшен на эти камни?
— Да.
— И горючее взорвалось? Но ведь я выключил зажигание...
— Вследствие индукции в металле должны были возникнуть вихревые токи, настолько мощные, что металл тотчас же начал плавиться, — пояснил инженер.
Я опустил голову.
— Это пустое, ровное место было ловушкой... — прошептал я подавленно. А я там приземлился. Хорошо приземлился... Но как можно было это предположить?
— Можно было! — резко ответил Арсеньев. — У нас были все данные: мы видели, что эта часть трубы находится под током... правда, слабым в то время, когда мы там были, но ток этот мог каждую минуту усилиться. Кроме того, мы выяснили, что эти камни — железная руда. Мы видели, что пустое пространство окружено грудой нагромождённых камней... Почему? Кто их туда сдвинул и зачем? Для нашего удобства? Нужно было думать! Думать!..
— Правильно, — подтвердил Солтык. — Но довольно об этом. Нужно решить, что делать сейчас.
Четыре шлема склонились над картой.
— По прямой линии от ракеты нас отделяет девяносто-сто километров очень пересечённой местности. Думаю, что я не преувеличиваю. Воды у нас мало, припасов тоже, а кислорода... — Арсеньев взглянул на манометр кислородного аппарата.
— Хватит часов на сорок, — сказал я.
— Даже меньше, так как потребуется большое напряжение сил. Вы знаете, как мы условились с товарищами. Если мы не вернёмся до восьми вечера, Осватич полетит на самолёте по акустическому следу. Будем надеяться, что он не потеряет его и долетит до кратера... где след обрывается.
Астроном взглянул на меня.
— Можно ли ввести самолёт в ущелье?
Я закрыл глаза. Передо мною всплыли чёрные, раздроблённые скалистые стены.
— Ввести можно, — сказал я, — но...
— Но что?
— Но повернуть нельзя. Самолёт не может повиснуть неподвижно, как вертолёт.
— Значит, любая такая попытка должна кончиться катастрофой?
— Да.
— Будем надеяться, что Осватич окажется... более рассудительным, — сухо произнёс астроном. — Хорошо. В лучшем случае он сможет сбросить нам баллоны с провизией над краем обрыва.