Астровитянка
Шрифт:
— Можете! — Профессор расхохотался, и глаза его торжествующе блеснули. Он медленно заковылял к кафедре, опираясь на огромную клюку. — Вряд ли кто понял, — весело произнёс Ван-Теллер, — но я проверял, насколько мисс Гринвич усвоила последнюю главу моей книги. Она усвоила её отлично! Но это был не просто тест, — обернулся профессор к Никки, — все наши договорённости остаются в силе.
— Нисколько не сомневалась, — сказала Никки.
Школьники не выдержали и забубнили.
— Принцесса Дзинтара, — профессор остановился
— Она красива, — сказала Дзинтара, — и это её главная загадка. Когда я смотрю на полёт бабочки, моё сердце трепещет от счастья и тоски. Почему? Может, мы в древности дружили с этой бабочкой, и генетическая память о тех временах ещё жива? Или во мне существует эстетический контур, резонирующий с музыкой, бабочкой, стихом? А может, это вечная мечта о крыльях и свободе бьётся и плачет во мне?
Принцесса замолчала. Профессор неподвижно постоял возле неё, потом доковылял до кафедры и повернулся к аудитории лицом.
— Браво всем, — сказал он, улыбаясь.
Он уже не походил на буйного агрессивного старика с первой лекции. Лицо его стало светлее и мягче.
— Вы сегодня помогли мне принять важное решение, — негромко произнёс профессор Ван-Теллер. — Я собирался отказаться от очередного курса омоложения — больно, дорого, надоело… — и уйти на окончательный покой в конце этого семестра. Сейчас я решился ещё раз отдать свои старые кости этим эскулапам — пусть мучают… Поработаю несколько лет, погляжу на ваш набор… что из вас получится… — Профессор посмотрел на Дзинтару, Никки, обвёл взглядом аудиторию. — Все свободны.
Лекцию по литературе вела профессор Джоан Гуслик, худощавая высокая дама с серыми глазами. Она ознакомила школьников с программой будущего курса, и Никки с облегчением убедилась, что в плане нет мыльных опер и сценариев Луновуда. Литературные занятия по классической прозе, современным снежам и различным формам мировой поэзии обещали быть очень интересными, а уж домашние задания — прочитать и обдумать какую-нибудь книгу — выглядели, с точки зрения Никки, просто развлечением.
Хорошей новостью было и то, что весь сентябрь студентам-первокурсникам будут читать только лекции. Семинаров и домашних заданий не будет — чтобы студенты за первый месяц успели адаптироваться к Колледжу и ритму его обучения. Лекции никто и не думал конспектировать — они автоматически записывались во внутреннюю компьютерную сеть Колледжа — и текст, и видео. Все желающие могли ещё раз прокрутить интересный кусок лекции, а также полюбоваться испуганным лицом Дитбита в момент, когда профессор Ван-Теллер с грохотом врезал по его столу своей знаменитой клюкой.
За обеденным столом, когда закончилось оживлённое обсуждение впечатляющих лекций Ван-Теллера, Никки спросила большей
— Робби говорил, что ты увлекаешься японской поэзией. Что это такое?
Хао подумал и тихо сказал:
— Я не люблю в поэзии формальных определений. Лучше всего привести пример. Лаконичный стиль японского трёхстишия хокку разрешает написать только три коротких строки, которые должны вместить всё многое, что ты хотел сказать…
Хао немного помолчал, потом решился.
— Это я написал вчера вечером:
Звезда мелькнула. Солнечный блик пробежал в хрустальной нити.За столом воцарилась пауза.
— Мне очень нравится! — воскликнула Никки.
— Ну и ну, Хао, ты этим много сказал… — удивлённо хмыкнула Дзинтара. — Да… я ещё ни разу не была в компании сверстников таким аутсайдером. Это новое для меня ощущение, оно… тонизирует.
— Принцесса Дзинтара, ты ужасная кокетка, — буркнула Никки, и они пошли на послеобеденные лекции. А у Джерри на лице ещё долго сохранялось озадаченное выражение.
Небесную механику преподавал пожилой, с добрым длинным лицом, профессор Арно Рой. Он понравился всем студентам тем, что не стал засыпать их математическими символами или теоремами, а долго и детально обсуждал такие простые на вид уравнения, как ньютоновский закон гравитации и его же классический закон динамики, связывающий силу, массу и ускорение.
Профессор старался убедить студентов, что простые уравнения скрывают в себе массу поразительных вещей, и если человек не понимает проблемы, то пишет много формул, а если понимает — то всего две. Все ему охотно поверили.
Космический холл Колледжа был знаменит голографическими космическими пейзажами.
В центре холла парила тридцатиметровая сверкающая Вселенная в виде клочковато-ячеистого облака золотистых пылинок, стаями окружающих многочисленные внутренние пустоты. Эта наглядная модель мира содержала более ста миллиардов галактик-пылинок, в масштабе один к десяти триллионам триллионов.
По четырём углам Космического холла располагались изображения наиболее важных для людей объектов.
Слева десятиметровый диск Млечного Пути — нашей спиральной Галактики с реальным диаметром в сто тысяч световых лет — величественно вращался вокруг чёрной дыры в миллионы солнечных масс. От центра Галактики раскручивались яркие спирали — гигантские волны, проходящие по газовому диску. Этот могучий прибой без устали сжимал космический водород и зажигал молодые звезды в галактических рукавах. Ускорить развитие событий в модели можно было так, что звёздочки в спиральных рукавах вспыхивали и гасли, как крошечные светлячки.