Ася находит семью
Шрифт:
Гоп через лужу! Гоп! Небо сверзилось на землю. Здорово!
Славный ливень! Василиса Антоновна в панике спасает свои юбки. Лужи кипят пузырями. Славно!
Правда, лихая погодка отняла у Аси надежду, лелеемую с прошлого воскресенья, когда она — вон там, на углу, у подъезда столовой «Труженик» — опустила письмо. Опустила и начала ждать.
Ненастье разрушило Асины планы, но это не мешает ей плясать под дождем, благо толстая экономка несется во всю прыть, несется — не обернется… Жаль, что кончается улица, что сразу за поворотом покажется
И вдруг… Любимое волшебное «вдруг». Вдруг она видит: под навесом столовой «Труженик», благоразумно укрывшись от ливня, стоит Федя Аршинов. На нем кожаная куртка Каравашкина и заношенная, неизвестно где раздобытая буденовка с такой же звездой, как на курточке Шурика Дедусенко.
— Федька!
Ася бросается под навес, а стайка серых, потемневших от влаги халатов скрывается за углом вслед за вымокшей экономкой.
— Федька? Ты! — Асины зубы стучат не то от холода, не то от восторга.
Федя шарахается от вороха брызг, которыми его обдает влетевшая Ася.
— Эх ты, мокрая курица!
Мокрая курица? Ася счастливо хохочет.
— Пришел все-таки!
— Захотелось обратно?
— Ага. Дразниться не будешь?
— Пошли, пошли. Дождя не боимся?
— Мы? Дождя? Только, Федя, я Татьяне Филипповне слово дала… Я не обманщица.
— Дала и держи.
— А как же?..
— Я-то на что? — Федя откидывает назад наползшую на светлые брови буденовку. — Я тебя украду.
— Чего?
— Я сразу придумал: украду, и все. Поняла?
У Феди слово не расходится с делом. Взял да украл.
Не дожидаясь, пока за отставшей в пути Асей вернется кто-либо из ее надзирателей, не дожидаясь, пока утихнет водяной шквал, Ася и Федя, смеясь, выбежали из-под навеса и ринулись вперед. Прощай, здравница! Так Ася и не получила полагающиеся при выписке щедрые, угодные богу дары…
— Имей в виду, — сказал ей в пути обстоятельный Федя, — у нас очень туго с приварком. Да и сухари совсем подъедаем.
Он шагал своей ровной, степенной походкой, хотя дождь не щадил его русой непокрытой головы, ситцевой выцветшей рубахи. Кожаная куртка и красноармейский шлем укрывали идущую рядом с ним девочку.
— Подумаешь! Нужен мне приварок! — лихо ответила Ася.
— А еще… Проберут тебя ребята. Готова к ответу?
Из-под буденовки блеснули черные большие глаза.
Асе вспомнились слова Андрея, когда Асина мать отговаривала его от ухода с лесопилки Спрыгиной на работу на Торфострой. Она их повторила еще более лихо:
— Тонуть — так в море, а не в поганой луже.
30. Дракон под колесницей
Пятое сентября явилось для Аси знаменательной датой. И не только потому, что
Сразу же после завтрака Ася помчалась в зал, в высокий двухсветный зал, щедро пронизанный солнечными лучами. Центральная часть его вот уже с неделю освобождена от стульев и скамей и отдана детдомовским художникам. Поэтому Ася и переселилась, можно сказать, в этот зал.
Талантов в доме имени Карла и Розы всегда было вдосталь, не хватало возможностей, позволяющих этим талантам проявить себя в полную силу. Однако когда детский дом начал готовиться ко Дню советской пропаганды, возможности у детдомовских талантов стали почти безграничны — так, во всяком случае, утверждал Федя Аршинов, председатель комиссии по проведению этого знаменательного дня.
Федя и оба его помощника (у всех троих не так давно появились членские билеты с буквами РКСМ на обложке) раздобыли в недрах Наркомпроса два рулона обоев, на обратной стороне которых, по уверению Феди, не побрезговал бы рисовать и сам Репин. Райкомовцы, удивляясь собственному размаху, отсыпали детскому дому в пять бумажных фунтиков сухой краски. Пять разных колеров — это почти спектр!
Остановка была за кистями и кисточками, но энергичная тройка надумала изготовить их «из подходящего сорта волос». В поисках этого «подходящего сорта» Федя, к возмущению Аси, не раз помянул отсутствующую в Москве Катю, чьи кудри, непригодные, как он твердил, для целей искусства, были бы ценным материалом при производстве сапожных щеток.
Поддержанный общественностью, Федя укоротил пушистую косу Вавы Поплавской и прошелся ножницами по встрепанному, заросшему за лето затылку Ванюши Филимончикова. Бедный Ванюша: стало похоже, будто он пострадал от стригущего лишая.
Так или иначе, художники были оснащены, и за их творчеством следили десятки взыскательных глаз. Ведь нельзя ограничиться украшением своего дома одними осенними листьями, даже если они красных, революционных оттенков, даже если они перемешаны с огненными гроздьями рябины. Пропаганда есть пропаганда.
В сарафанчике, особенно запестревшем после общения с красками, Ася стоит над своим творением, разостланным на полу. Картина предназначена для вестибюля, чтобы каждый вошедший в детский дом был распропагандирован в первую же минуту. Тема картины одобрена всем коллективом.
Суровые, непреклонные идут с винтовками наперевес воины Красной Армии. Их лица и руки желты оттого, что другого, более подходящего оттенка в наличии не оказалось. Красноармейцы спешат на защиту Советской Республики, которую Ася изобразила в виде женщины, несущейся на колеснице Революции. Под колесами ярко-красной колесницы, поглотившей чуть не ведерко киновари, корчится дракон в цилиндре, окрашенном сажей. Ася добилась того, что цилиндр, на котором оставлены белые блики, кажется выпуклым и блестящим. Дракон этот — как поймут даже малыши, младшие из младших, — есть издыхающий, ненавистный империализм.