Ать-два, левой…
Шрифт:
– Валюш, я карточки отоварила, и вот, погляди, что есть, – мать вытащила из кармана плаща завёрнутую в вощёную бумагу банку мясной консервы. – В сумку даже не поместилась – такая большая банка. Наградили нас, химиков. Сейчас разрабатываем на комбинате антибиотики, ну и прочие препараты, которых раньше не было. Это поможет от тяжёлых ранений и от болезней, спасёт жизни, сотни, тысячи.
– Вы, прямо, как будто не мясной Микояновский, а медицинский.
– Ну а как же? Нам, химикам, только лабораторию дай, а мы уже найдём применение.
Мать отвлекала разговорами Валю и видела, что та потихоньку пришла в себя. Взяла консервный нож и, вскрыв тушёнку, нарезала её тонкими колечками.
– Как пахнет вкусно! Хорошая у тебя, мам, работа. Думаю, выживем.
– А то! Просто обязаны! Вот война закончится, отец вернётся, будет как раньше.
– Как раньше… – вздохнула Валя. –
Галина Васильевна, мать Вали, и Иван Николаевич оба были химиками. Познакомились на заводе, поженились и жили-не-тужили, растили дочь. Жили как все в самой надёжной и лучшей стране на свете. Иван, убеждённый коммунист, ушёл сразу в 1941-м, первое и последнее письмо пришло от него в декабре того же года, маленький помятый слегка потемневший треугольничек: «Жив-здоров, воюю. Берегите себя и верьте в победу. Обнимаю крепко. Иван». Галина бережно сложила треугольник и убрала в шкатулку. Так оно там и лежало: одно-единственное письмо.
Ночью раздался вой воздушной тревоги, подло, исподтишка люфтваффе напоминали о себе, угрожающе кружась над спящим городом. Валя с матерью встали, и устало посмотрели друг на друга.
– А ну их к чертям собачьим, – сказала мать, – никто вас не боится! Понятно? – и она погрозила кулаком. – Валюш, ты иди, а я дома останусь. После двух бессонных ночей я и так полуживая, – мать усмехнулась, – ну, буду совсем неживая, если попадут.
– А я не пойду одна. Надоело. Надоело бояться этих нелюдей.
Во дворе послышались торопливые шаги соседей, детский плач, суета, возня. Люди устремились в бомбоубежище быстро, оперативно, захватив мешки со всякой нехитрой снедью.
Конечно, в сентябре 1942-го стало поспокойнее. Самый большой непоправимый ущерб был нанесён в октябре 1941-го на улице Горького, напротив Центрального телеграфа. До объявления воздушной тревоги, когда фашисты опять подло атаковали, словно трусливые твари, которым хотелось нагадить, напакостить и удрать в кусты. Более полутора тысяч фугасных и 56 тысяч зажигательных бомб, 402 жилых дома превратились в руины, уничтожен Вахтанговский театр, частично пострадал ГУМ, за что? Почему? Для чего эта бессмысленная жестокость, отнявшая миллионы жизней, разрушившая мечты, испепелившая судьбы? Самая страшная война человечества, не прошедшая мимо, затронувшая, зацепившая, принёсшая горе каждой семье.
Днём Валя шла по центру Москвы, было приятно насладиться осенним мягким солнцем. Большой было не узнать. Фальш-мосты через Москву-реку и рисованные жилые кварталы – всё для дезориентирования немецких пилотов. «Это не то, что в начале, фигушки вам, пришельцы дорогие!» – думала Валя, гордо глядя вокруг. Это и они тоже, московские студенты архитектурного института, день и ночь помогали монтировать и рисовать. Жаль, конечно, пожгли Москву. Подвела старина. Множество деревянных домов или каменных, но с деревянными перекрытиями сгорели дотла. Ну ничего, мы всё выстроим заново! Ещё немного. Полностью видоизменён Театр Красной армии, очень заметный с воздуха в форме звезды, лучи которой указывали направления московских вокзалов. Валя отлично помнила, как художник-архитектор Борис Иофан у них в институте собрал ребят, да разве нужно было что-то объяснять им, москвичам, так хотевшим спасти свой любимый город, самый красивый город земли? Именно под его руководством город преобразился до неузнаваемости, планировка выглядела совсем не такой, как на самом деле, особо тщательно были «спрятаны» оборонные заводы. Появились фальшивые предприятия с трубами и даже псевдо-аэропорты с муляжами самолётов. Кремль. Кремль выглядел как жилой квартал. Все его здания были стилизованы под более современные, купола покрыты тёмной краской, звёзды на башнях зачехлены. На кремлёвских стенах художники нарисовали окна, а зубцы укрыли фанерными листами, которые имитировали крыши домов. Мавзолей расписан под старинный особняк, а тело Ильича эвакуировано в Тюмень. Конечно, маскировка не спасла полностью, но всё же помогла. Бомбы попадали и в Большой, и в здание МГУ на Моховой, и в Третьяковку, пострадал завод «Серп и молот».
Маскировка города затрудняла фашистам нахождение тех или иных объектов и, конечно, сбивала с толку. Вражеские лётчики тратили драгоценные минуты на то, чтобы подлететь к фальшивке и, дав круг, другой, пытались разобраться: реальный это объект или нет, сразу встречали огонь советских зениток. Знай наших!
Первое письмо от Саши Валя получила дней через десять. Она вскрыла его трясущимися руками, пытаясь разглядеть хотя бы слово, но слёзы предательски наплывали на глаза, и Валя не могла ничего прочитать.
Валюша, я тебя очень люблю и помню всё-всё… Вернусь и крепко обниму до хруста в рёбрах. Обещаю. Твой Сашка».
В конце письма Саша в графике тонкой штриховкой изобразил Валин профиль. Валя прижала письмо к сердцу и со всех ног бросилась к тёте Тане. Но Татьяну Валя дома не застала. А ей так хотелось поделиться этой радостью, этой весточкой о Сашке. Хотелось закричать на всю улицу: «Эй, вы, послушайте! Остановитесь! Замрите! У меня есть письмо от моего любимого!» Подумав с минуту, Валька кинулась к Люсе.
Люська дома была одна, накрутилась на тряпочки и ходила почти голая, как героиня какого-то романа, восхищаясь собой в каждом отражении, будь то буфет, или зеркало, или полированная дверца шифоньера. У неё была отдельная квартира, точнее не у неё самой, а у её родителей. Родители Люси были врачами, теперь они оба дневали и ночевали в Первой Градской, попросту жили там. Валька влетела, запыхавшаяся, и плюхнулась на стуле возле трюмо.
– Что с тобой? – испугалась Люся и побежала за стаканом воды.
Валя, вмиг осушив его, протянула Люсе письмо:
– Читай!
Увидев ровный аккуратный почерк и Валькин профиль в конце, поняла, что это «письмо-счастье» и принялась читать медленно, с выражением. Валя мечтательно закатила глаза и одними только губами повторяла беззвучно каждое слово. Дочитав до конца, Люся сложила листок и протянула его Вале.
– Пойдём в кино сегодня, а то ты так с ума сойдёшь. Смотри, что у меня есть! – и она повертела двумя билетиками перед носом подруги. – А до кино обязательно в ресторан.
Начиная с января 1942-го года, жизнь в Москве и вовсе стала походить на обычную довоенную. О том, что всего в 150 километрах от города идут упорные бои, в самой Москве напоминали лишь сигналы воздушной тревоги да комендантский час, введённый ещё в октябре 1941-го. Уже в начале 1942-го рестораны первого класса открылись во всех девяти железнодорожных вокзалах столицы, там можно было хорошо и вкусно поесть, но по коммерческим ценам, наличие карточек при этом не требовалось, и Люська нередко угощала подругу, располагая свободными деньгами. Вообще, их дружба, хоть и началась так внезапно, но обеим казалось, что они знают друг друга с самого детства. И хотя детство было у них не одинаковое, но девочки этого не замечали. Ну, у Люськи наряды, конечно, были как ни у кого. Отец, профессор Сазонов, до войны часто ездил за границу на международные конференции. Люська щеголяла в привезённых «оксфордах», которых не было ни у кого. Но то ли от того, что она выросла в достатке, то ли от врождённого чувства собственного достоинства, Люська носила всё легко и просто, без показной вычурности, хвастовства и выпендрёжа, просто носила и всё. Конечно, Валя по сравнению с ней жила очень скромно, хотя и сравнивать, наверное, было бы странным. Два летних и два зимних платья, ну ещё сшитые на заказ блузки, и то по знакомству. Валя не завидовала, каждому своё: стёжки по одёжке, как говорится. Валя и Люся дружили, как дружат только в юности, искренне и горячо, доверяя самое сокровенное, шушукаясь и краснея. Единственное, что не давало покоя Вале, это то, что Люся не была такой ярой комсомолкой, всегда, не упуская возможности увильнуть от поручений или переложить свои обязанности на кого-то ещё. За это Люся выслушивала нравоучительные речи, а затем они шли с Валей в театр или на танцы, и в буфете непременно съедали по пирожному. Но всё это было до войны. Сейчас было великим счастьем позволить себе хоть на часок забыться, посмотрев великолепный фильм «Парень из нашего города», где Лидочка Смирнова такая красавица. Из кино они шли торопливо, надо было успеть до комендантского часа.