Атака неудачника
Шрифт:
Пока Ашгарр застилал свежее постельное бельё, юная прелестница бродила, словно по музею, по огромной четырёхкомнатной нашей квартире, а я при ней был за экскурсовода. Она спрашивала, а я вяло отбивался от расспросов. Без огонька отбивался. В отличие от «совы» Ашгарра я веду образ жизни «жаворонка», поэтому глубокой ночью — никакой.
— А зачем в телевизор палка вбита? — таким был первый вопрос Леры, когда зашла в кают-компанию (там мы про меж себя называем гостиную).
— Концептуально, —
— Типа осиновый кол?
— Типа.
— Забанили насмерть за оффтопик?
— Вот-вот.
Потом заглянула ко мне в комнату.
— Ваша нора?
— Угадала.
Балансируя, словно цирковая танцовщица на канате, она прошла по узкой, проторенной между завалов из коробок с видеодисками, тропинке, запрыгнула в гамак и стала раскачиваться. Покачалась-покачалась, потом закрыла от блаженства глаза и выдохнула:
— Как же у вас тут здорово, шеф. Просто, но здорово.
— Не жалуюсь, — обронил я, продолжая подпирать косяк двери плечом.
Накачавшись вволю, девушка выбралась из сетки, вернулась в гостиную и побрела в комнату Вуанга. Щёлкнув выключателем, удивлённо ойкнула. Кто угодно бы ойкнул. В свете лампочки без абажура: нештукатуреные стены, старая циновка, закапанная воском книга «Как закалялась сталь» в дорогом подарочном издании, огарок свечи в фарфоровой плошке с щербатым краем, вбитый в паркет штык от трёхлинейки и больше ничего.
— А это чья комната? — не сразу, а будто сомневаясь, можно ли об этом спрашивать, поинтересовалась девушка.
— Это апартаменты нашего третьего, — продолжая бороться с зевотой, ответил я.
— Петра Владимировича?
— Ну да.
— Харизматично тут у него.
— Угу.
— Но уж больно скромненько.
— А он у нас по жизни аскет.
— Оно и видно.
Помолчав немного, Лера спросила:
— А он где сейчас?
— Там, где и всегда, — ответил я. — В командировке.
— Ясненько.
И щёлк выключателем, чтоб никогда больше не видеть столь запредельную, остужающую кровь, суровость.
Вернувшись в гостиную, девушка без спросу схватила старую (не ту, которая концертная, а ту, которая, домашняя) гитару Ашгарра. Расчехлила, уселась в кресло у зашторенного окна и попробовала взять какой-то незамысловатый аккорд: зажав пятую и шестую струну на третьем ладу, потянулась средним пальцем к третьей струне на втором. Но тут заметила и прочитала вслух выцарапанную на верхней деке надпись:
Деревяшка восемь струн.Кто играет, тот дристун.Прыснула и спросила:
— Кто это учудил?
— Это Янка лак попортила, — отбирая у неё раритетную вещь, ответил
— А кто такая эта Янка?
— Пропащая… — запихивая гитару в чехол, произнёс я.
— Светлая… — произнёс входящий в гостиную Ашгарр.
И хором закончили:
— Душа.
— А почему «восемь струн»? — задала Лера резонный вопрос. — Должно ведь «шесть». Ну или «семь».
— «Шесть», а равно «семь», ломает ритм строки, — принимая у меня упакованный инструмент, пояснил поэт.
— Зато правда.
Не сообразив сходу, чего такого умного ответить, я хотел было напомнить ей, что нет правды на земле, но передумал и промолчал. Уж больно банально. Зато Ашгарр нашёлся:
— У искусства своя правда, и эта правда высшая.
А Лера уже забыла про свой вопрос, поглядела на меня так, будто видит впервые, затем перевела изучающий взгляд на Ашгарра и спросила:
— Слушайте, а кто из вас старше?
— Пётр, — не моргнув глазом соврал Ашгарр
— А потом?
— Потом он, — показал поэт на меня.
А у Леры уже созрел новый вопрос:
— Слушайте, давно хотела спросить, почему вы всегда в чёрных очках ходите? Даже вот ночью.
— Глазки у нас болят, — утомлённый её расспросами брякнул я первое, что пришло на ум.
— Что, у обоих, что ли?
— И у Ву… У Петра — тоже, — поддержал моё враньё Ашгарр. — Это у нас наследственное.
Лера хотела ещё что-то спросить, но я, уже взойдя на первую ступень раздражения, её опередил:
— Тебе спать не пора?
— Что-то пока, шеф, не хочется, — посмотрела она на меня умоляюще.
Тут Ашгарр, который на полном серьёзе взялся разыгрывать из себя гостеприимного хозяина, озаботился:
— Может, перекусишь чего?
— Было бы неплохо, — кивнула Лера.
— Сейчас что-нибудь сварганим на скорую руку, — пообещал поэт с показушным энтузиазмом.
— Ой, я могу глазунью приготовить, — предложила девушка. — Это быстро. У вас есть яйца?
Мы с Ашгарром переглянулись.
— В холодильнике, — смутившись, уточнила Лера.
— Нет, — ответили поэт. — Такой… Такого не держим.
Лера, которой, видимо, ужас как хотелось продемонстрировать свои недюжинные кулинарные способности, удивилась:
— Не любите яичницу?
— Аллергия у нас на яйца, — ляпнул я. — Как полопаем, так сразу пятнами покрываемся. И ещё это… чешемся.
Прозвучало это объяснение не очень убедительно, но не мог же я сказать правду и признаться, что нагону видеть, как кто-то разбивает яйцо, всё равно, что человеку видеть, как кто-то бьёт в живот беременную женщину.