Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
Казаки на стругах заржали.
— Ну вот! — облегченно вздохнул Гаврила Ильин. — А то уж я напужался, ей-бо… Князь! Не дай нам Бог! Вона уж одного князя схоронили, Болховского-то… А теперь и ты, батька, вдруг — князь!
— А тута у кого два барана — тот и князь, — перевел на шутку Ермак.
И только вечером, когда глуховатый его родак и станичник Сарын грустно сказал: «Стало быть, нет ее, страны Беловодья!» — хлопнул его по плечу:
— Царствия Небесного в сем мире земном нет! А страна Беловодье — вот она! Ты что, не видишь?
— Эй, князь! — кричали Ермаку казаки. — Иди к нашему казану кашу исть!
— Такое толоконце и Царь не едал! Юродивый энтот старик цельный мешок крупы отвалил!
Долго балагурили по поводу княжеского титула, что присвоил атаману чудной старик. Не смеялись только Ермаковы станичники, молча укладываясь на берегу в пологе, плечо в плечо, и во сне не снимая сапог и оружия. Ермак лег на струге, задремал под мерное покачивание и вскинулся от истошного крика: «Сполох!»
Еще не вполне понимая спросонок, что произошло, он лапнул бердыш и, уже стоя одной ногой на борту струга, глянул на берег. Хорошо видимые в лунном свете от леса, густо бежали татары. У бортов стругов катались клубки тел. Резались молча, без стрельбы. Поздно было стрелять, да и нечем.
— Станичники, слушай меня! — загремел Ермак во всю силу легких. — Мещеряк, отсекай от лесу. Гаврила, дави к реке… Казаки, за мной! — И, перехватив бердыш в обе руки, прыгнул прямо с борта на татарина, особым приемом отбивая вверх его копье и пяткой кованого сапога попадая точно в грудь. Нападавший икнул и рухнул навзничь. Тупиком бердыша Ермак отбил саблю второго татарина, и, будто в плясе сев на присядку, крутанул бердыш над головой, рассекая татарина по ребрам.
Со стругов прыгали казаки и, вертясь волчками, секли направо и налево бердышами, саблями, превращая в смертоносное оружие и древки, и тупики копий. Держась друг от друга на расстоянии, чтобы своих не задеть, ермаковцы отсекли татар от стругов и стали теснить сбившихся кучей нападавших к лесу.
Татары пятились, выставив перед собой копья, прикрываясь коваными щитами. От леса к ним бежала подмога, но дорогу ей пересек Гаврила Ильин со своим отрядом. Казаки ударили нападавшим во фланг. Зачавкали топоры, зазвенели о кольчуги и шлемы сабли, звериный предсмертный рык повис над берегом.
Размахивая калдашами — круглыми гирями на ремнях, проламывался через татар Мещеряк. За ним, исполосованный ножами, в струях крови, бился, не чувствуя боли, Шантара. По земле ползали умирающие, сидел, качаясь, с раздробленной головой, из которой тек мозг, богато одетый мурза. Вот он застучал зубами и повалился на спину.
— Все, — сказал, идя навстречу Ермаку, Мещеряк, весь, как мясник, забрызганный кровью и мозгом. Прямо в сапогах, не раздеваясь, он пошел в Иртыш — отмываться.
— Стройтесь — считайтесь! — приказал Ермак.
Казаки, кто на берегу, кто поднявшись в струги,
начали перекличку.
— Якуня!
—
— Авдул!
— Тут.
— Сарын!
— Я!
— Айдар!.. Где Айдар? Айдар!
— Да здеся я!
Здеся, дак чего голосу не даешь?!
— Да мне татарин чуток горло не сломал!
Зарезанных было пятеро. Это были дозорные, которых врасплох захватили нападавшие татары. Отошли на средину реки, но с рассветом вернулись. Обшарили татар. Оглядели их внимательно. Человек с тридцать…
— Какие-то новые татары-то! — заметили разницу. — Черные какие-то, раскосые. Не то что наши!
— Каки они тебе наши! От этих наших зараз к своим на тот свет уберешься.
— Кто ж это такие?
— Барабинцы! С юга!
— Неужто Кучуму помочь пришла?
— Пришла не пришла… А без огненного припасу
совсем друга песня! Не гожая така музыка!
— Ничо! — сказал Ермак. — Вот до каравана догребемся — там и порох, и селитра, и всякий припас…
— А где он, караван-то этот? — как всегда засомневался Мещеряк. — Может, его и не было! Татарва заманивает!
— Поглядим, да назад возвернемся, а страху наведем!
— Да уж без огня наведешь!
— Что это за река впадает? — просил Ермак.
— Должно, Ишим, — ответил Сарын. — Елыгай
говорил — Ишим.
Шип-река
Весть о том, что Ермак пошел вверх по Иртышу, была подобна грому среди ясного неба, грозе, которой смертельно боятся татары и все восточные люди, выросшие под сухими безоблачными небесами.
Ужас и растерянность охватили всех в Бегишевом городище, где отсиживался Карача и куда стягивались сборные татары, чтобы вновь штурмовать Кашлык. Ахмат-карача чуть не подавился куском мяса, когда в его юрту рухнул дозорный.
— Ахмат-хан, казаки идут!
Минуту Карача сидел с раскрытым ртом:
— Как, откуда?
Первой мыслью было — бежать! На коней — и в степь. Поддавшись страху, Карача даже пополз прямо через дастархан к дверям, но опомнился:
— Какие казаки? Откуда они взялись? Подкрепление из Москвы? Русские пришли? Но вестей о подкреплении не было! Кто это?
— Ермак-бек! Ермак! Его люди! — затараторил дозорный. — Из Кашлыка. Ермак на переднем корабле, его видели!
— Сколько стругов? — почти машинально спросил Карача.
— Пять! — вытянул короткопалую пятерню дозорный.
— Вон пошел! — крикнул Карача. И, оставшись один, заставил себя успокоиться. Он поджал ноги, закрыл глаза, как учили его бухарские дервиши, и стал повторять на низкой ноте, выпевая: «Алла иллия илиям, акбар», покачиваясь из стороны в сторону. Сначала голос срывался, но вскоре загудел, как натянутая струна комуза… «Алла иллия…» Мысли постепенно приходили в порядок.
— На стругах не больше ста человек… Куда плывут?
Чем больше думал, тем больше успокаивался.
— Нет у Ермака силы… Обманывает.