Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
— Да нам уж и сейчас нечем! — чуть не плача, взялся доказывать свое Иванов. — На мысу через чего людей пятерых потеряли? Боевой припас на струге весь вышел! И болты, и стрелы — на счет…
— Да что вы, братцы! Неужто без ясака, без припасу возвращаться? Ведь сейчас столько муки выдержали, против течения выгребаючи! Тута ведь каждый день нам на руку.
Но казаки хмурились, отводили глаза. Ермак хотел объяснить, что пока что не выполнена видимая цель.
В походе на Демьянку двенадцать родов остяцких к шерсти
— Да с чем нам в это гнездовище приступати! — говорил Иванов. — Дался табе караван этот!
— Ладно! — сказал Ермак. — Будь по-вашему — гребем наверх еще три дня, и возвращаемся. И ежели каравана не встренем — снимаем казаков из Кашлыка и Печорским ходом идем на Русь. Иначе до морозов не успеть.
— Ну уж прямо и на Русь… — сказал Мещеряк. — Может, подмога пришла.
— Эй! Об этом и не мечтаем! — вздохнул Ильин.
На том и порешили. И опять медленно поползли
мимо берега. Леса да прогалины. Редко-редко две-три юрты или избушки на берегу.
Иртыш петлял меж берегов, прятался за мысами, и за каждым мысом могло ждать войско. Казаки были уверены, что смогут уйти от любого противника. Течение было быстрое, река — широкая, а сплавляться предстояло вниз по течению.
В конце третьего дня выплыли к устью Шип-реки. С переднего струга отсигналили: «Много юрт». И пошли назад.
— Чего там? — спросил Ермак, когда ертаульный струг поравнялся с его стругом.
— Юрт сто! Да что сто — двести!
— Да ты что? Вот это — влетели…
Струги отвели за мыс. И Ермак с пятью крепкими казаками пошел в подзор. Они залегли в кустах, поблизости от огромного кочевья, чтобы высмотреть — сколько чего и как этот юрт брать.
Но странным показалось атаману это поселение. Во многих юртах на ночь не гасили огня. Не было видно ребятишек. И странный запах гниющего мяса и еще какой-то тяжелый, смрадный, доносил из поселения ветер.
— Чего это вонища-то такая идет? — спросил лежащий рядом Сарын.
— Навроде я догадался, — сказал Ермак, вставая в полный рост, не таясь. Они вернулись на струги. И, как всегда, охватив стоянку-юрт полукругом, развернулись и пошли к берегу.
— Ермак! — крикнул с соседнего струга Ильин. — Ты чего, сдурел? Укройся! Что ты столбом стал?
Старый атаман не ответил.
Со стругов прыгали казаки, привычно повторяя маневр окружения ставки. Но весь маневр сломался, когда из юрт стали выползать те, кто здесь заживо гнил.
Безрукие, безногие, слепые, с гноящимися культями и криво сросшимися переломами, они молча собирались толпой посреди юрт. Ермак не смог смотреть в глаза, полные ужаса или безнадежной тоски. Казаки опустили арбалеты и бердыши. Кто-то заглянул в юрту — и отшатнулся
Из одной юрты выполз татарин — совсем мальчишка. Слепой и обезножевший, видать, ему перебили в давке позвоночник… Он полз, опираясь на руки и поворачивая на шум лицо с незрячими глазами.
— Кто пришел? — спрашивал он. — Казаки пришли? Они пришли нас добить.
Ему никто не отвечал. Толпа изрубленных, изувеченных молодых ребят с овечьей покорностью топталась в центре казачьего редкого оцепления.
Слепой потянул носом воздух, почувствовал иной запах, не такой, как от татар, идущий от казаков, и притих. Полузакрыв глаза, он покачивался из стороны в сторону — наверно, читал молитву.
— Пускай убивают, — сказал он, вздохнув. — Так будет лучше. Не бойтесь, братья, аллах уже отворил нам райские ворота…
— Чего он говорит? — спросил Ермака Гаврила Ильин.
— Смерти просит, — ответил Мещеряк.
Казаки смотрели на эту мешанину увечий, в тряпье, некогда бывшем шелковыми халатами и пестрыми тегилеями… На изуродованную толпу молодых парней, бывших когда-то цветом сибирского войска. Какие-то старухи маялись около юрт, не смея подойти к мужчинам.
— Это матери, — понял Ермак. — Кому они теперь, кроме матерей, нужны?
И, повернувшись, пошел обратно к стругам.
— Вот те и воинство Кучумово, — хмыкнул кто-то из казаков.
И по-волчьи, поворотившись всем корпусом в сторону прозвучавшего смешка, Ермак рявкнул:
— Чему ты радуешься! Это грех наш! Непрощеный грех! А ты радуешься!
Разбирая весла на стругах, казаки, стараясь не смотреть на берег, где все еще стояла толпа калек, роняли замечания:
— Они до нас таких увечий не знали. Это — не шашкой рубануть. Тут свинец-то накромсает, надавит… Куды куски, куды обрезки…
— Саблей тоже — не хлеб молотят, и бердышом…
— Не они к нам пришли, а мы к ним. Грех!
— Да полно тебе, грех! А ты что? Под Москвой хотел в таком художестве сам быть?
— Мы пришли к ним, чтобы они к нам не ходили.
Оттолкнулись от берегов. Подняв весла, отдались
течению.
— Куда править? — крикнули с передового струга.
— Известно куда, — ответил Ермак. — На низ, в Кашлык.
Река легко понесла пять стругов, чуть покачивая их на ласковых волнах.
— Как полезли они из всех щелей… — вздохнул беззубый Шантара. — Страх. Да гнойные, да слепые… Страх.
— Нам Господь какое-то испытание посылает, — сказал Ермак. — То родову свою встретим, то вот страх такой. Эх, Старец-то помер, он бы объяснил.
— А что тут объяснять, — сказал Сарын. — Кисмет.
— Кисмет-то кисмет, — вздохнул сидевший на втором руле кормчий, — а каравана-то нет. Чем отбиваться станем, случись драка? Ни пороха у нас, ни пуль… Все. Кончился огненный бой — страх татарский.