Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
Наконец, обливаясь потом, из гирла Донца вынеслись его казаки на лодке.
— Шадра идет!
— Много ли?
— Стругов с двадцать!
— Ну! — сказал Ермак. — Судите меня, братцы, как хотите! И куда хотите! Хоть в Дон меня после! И Кумылга старый не велел, а нету у меня выхода! Кабы он в меньшей силе был и вреда бы от него иомене было. Тогда бы я ему и качалинское разорение простил… Разворачивайте струги к бою! Зажигайте фитили!
Шадра шел без опаски, будучи уверенным, что Ермак давно отстал на донских поворотах. Он
Ермак увидел, как заметалась на передовом струге знакомая черная фигура с завязанным лицом.
— Пли! — крикнул Ермак. И грохнуло со стругов изо всех стволов. Огнем и дымом заволокло реку. Гребцы, сидевшие по противоположному стрельбе борту, быстро подали по второй пищали. — Пли! — и опять грохнуло!
Круто в два весла — носовое и кормовое — струги развернулись и пошли против течения на Шадру, на путаницу парусов и весел!
По берегу Северского Донца, не давая шадринским стругам уйти под защиту берегов, высыпали из засады стрелки, и опять грохнуло, теперь уже с суши.
Ермаковский струг вырвался вперед. Под защитой навешенных на борта щитов, пригибаясь от шального свинца или стрелы, гребцы налегали на весла. Ермак принял носовое весло у рулевого и сам направил свой струг прямо в борт шадринского. С него в воду попрыгали гребцы.
— Багры! — крикнул атаман, сваливая струги бортами, и тут же скомандовал: — Не стрелять!
Наклонившись через борт, он без милости зацепил багром Шадру и подтянул к себе, другой рукой вытаскивая нагайку:
— Вот тебе за Кумылгу, — хлесткий удар. — А вот тебе за Букана! За Алея Казарина! А вот тебе за меня! За Качалин! За меня!
Шадра закрывался, но страшные удары сыпались на него. Так волк, убегая от всадника, гонящего его с нагайкой в руках, прячет голову, уворачивается, зная, что последний страшный удар в голову неизбежен.
Распалясь, атаман сдернул с лица Шадры платок. Страшная гниющая рана предстала перед ним. Будто обожженное, гноящееся лицо и два наполненные страхом голубых глаза, немо открытый, почти беззубый, рот.
— Ааах! ты! — Ермак швырнул нагайку в воду и оттолкнулся сапогом от шадринского струга.
И, уже отвалив на несколько саженей, крикнул:
— Шадра! Уходи с Дона! На Дону тебе места не будет!
Ермаковский струг резко пересек дорогу всем своим стругам, сбивая темп и давая шадринцам выгрести вверх по Дону.
— Рано мы стрелять-то начали! — крикнул с соседнего струга Гаврила Иванов. — Поближе надо было подойти, а так все недолеты!
— А тебе что? — прогремел ермаковский бас от берега до берега. — Казачьей крови захотелось?
— Да ты что… — смущенно заговорили, утихая, казаки. — Батька, ты что!
— Господи! — закричал Ермак, падая на дно струга. — В какой же мы грех вошли! В какую беду! Не простит нас Дон Иваныч никогда.
Ермаковские струги, отстав на несколько верст, неотступно следовали за Шадрой вверх по течению Дона.
Вдоль Дона, по берегам, скакали обиженные Шадрой казаки и не давали свернуть в реки, впадающие в Дон. Это, однако, не мешало некоторым стругам приставать к берегу, а гребцам — разбегаться кому куда!
К Ермаку привели и ушедших с Шадрой кумылженцев.
— Прости, батька атаман!
— Бог простит!
— Прости и ты нас!
— Я-то прощу, а Кумылга, отец ваш, воскреснет? Через вашу дурь он помер! Кабы не просил он за вас, а я ему перед смертью не обещался — в куль вас бы, да в воду! Ради старого Кумылги, уходите подобру-поздорову.
И, глядя в понурые фигуры, уходящие в степь, в сердцах добавил:
— Дайте им хлеба, что ли, да пороху. Ведь пропадут, дураки, в степу! Все как есть в полон к татарам попадут да к ногайцам! Эх, дураки! Пущай в кумылженский юрт вертаются!
Струги тянули бечевой, запрягая в нее коней. Шли ходко. Но Ермак не спешил. В его планы не входило нагонять Шадру. Он не давал ему срока закрепиться на берегу или на острове, но не догонял, а выдавливал с Дона.
Через несколько дней неторопливой погони, ранним утром, до ермаковских стругов донеслись раскаты огненного боя. Ударили тревогу.
— Эх! — сказал Ермак. — Шадра в Чир рвется, а кто-то из наших его не пускает! Навались! Сейчас попластаются насмерть…
Грохотало все сильнее.
—- Батька, гляди! — крикнул впередсмотрящий. В кровавом пятне по реке плыли трупы.
— Ай, беда! — закричал атаман, хватаясь за голову. — Не стерпели! Все ж таки пролили кровь! Вот беда! Вот горе! Братцы, навались!
Струги выгребли к месту стычки, когда там уже все кончилось. По правому берегу стояли пустые струги, и далеко в степи пылил уходивший в приволжские степи Шадра.
У Ногаевского юрта закончился многодневный бескровный бой Ермака и Шадры, закончился кровью.
Несколько десятков шадринцев постреляли стрелами и пулями казаки Букана, сторожившего устье Чира-реки.
Где-то выше по Дону, на правом берегу, поджидали Шадру верные ему кумыки. Они привели коней и вытащили полумертвого атамана и две сотни верных ему казаков в степь. Там оправились, похоронили умерших и двинулись старой половецкой дорогой в предгорья Кавказа, где суждено было шадринцам влиться в общины терских казаков и даже удержать несколько родов с названием «гребенские», в память о так и не построенной столице казачьего государства Гребни.
Шадра не то умер, не то погиб, защищая кумыков от турок и татар кавказских, тем замаливая свои грехи перед казаками.