Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
К удивлению атаманов, были они молоды. Старшему — лет двадцать пять, а второму, Максиму Яковлевичу, и того меньше!
«Это не Аника старый», — усмехнулся Ермак. Но по тому, как осанисто и важно вели себя молодые Строгановы, когда после долгих пустых разговоров стали рядиться с казаками о жаловании, понял атаман, что эти «робяты» деда своего стоят. Одна порода, одна кровь и своего — умрут — не уступят — даром что молодые совсем.
Ермак хоть и торговался, как положено, и тоже своего не уступал, а по опыту знал — нынешний разговор и первая встреча мало что означают: главный
И Ермак умел смотреть, да, как он понял, и купцы были не лыком шиты.
Несли на стол яства многоразличные, многие из них атаманы отродясь не видывали. Тут и плотки куропаточьи, и языки лосиные в квасе.
А Ермак, увидев одну ложку, в которой янтарем светились ягоды, принял ее в руку, будто причастие. И полузабытый, но незабываемый запах шевельнул в его сердце давнее, ускользающее уже воспоминание. Стояла корчага с этой царь-ягодой в широком хабле русской печи, и мать, худенькая, темноглазая, в пестрой длинной, до колен, рубахе и синих узких шароварах, доставала ухватом эту заветную корчагу и с ложки давала ему — маленькому, беспортошному, пробовать пареную морошку.
— Ала… — прошептал атаман.
— Что? — спросил, обгладывая рябчика, сидевший рядом Черкас.
Ермак будто очнулся.
Шел торг о жаловании. Купцы увиливали от прямого ответа: сколь чего пойдет за каждый день службы? Были тут и харч, и боевой припас, и порты, и зипуны…
Казаки деловито высчитывали, чего сколько надобно. Купцы норовили нанять их на три месяца.
— Нет! — не соглашались атаманы. — Меньше чем па год мы служить не готовы! Это что же, нам по зиме на Дон да на Яик идти? Ежели не срядимся?
Торговались долго, но вяло, понимая, что придут к традиционной наемке: на год — за харчи и содержание, а через год — полный расчет деньгами.
Несколько раз ловил Ермак пристальный взгляд Максима Яковлевича, усмехаясь про себя, что купец молод и не научился еще смотреть так, чтобы его собственный взгляд был незаметен.
Наевшись-напившись, вывалились на широкий двор, где казаки завели пляску и хоровод с местными девками.
Ермак пошел в избу городовых казаков и там вскорости отыскал сотника, десять лет назад ушедшего сюда служить с Дона. Сочлись родовой, выяснили, кто какой станицы, какого юрта. Казак был коренной, родовитый. Обрадовался Ермаку, как найденному брату. Вышли за стены городка, развели, как полагалось по степному обычаю, костерок, притулились у огня. Сотник жадно расспрашивал про нынешнюю жизнь в Старом поле. Ермак отвечал что знал. Наконец настала его пора спрашивать.
— А скажи-ко мне, елдаш, сколько тут казаков есть?
— Да тысячи с две будет.
— Ого!
— Истинно так.
— Да где же им разместитися?
— А на службе-то не много! — сказал сотник. Иные в городах живут. Иные к зырянам подались. Сказывают, зыряне из Старого поля от Тимир-Аксака ушли, а так — нашего языка люди… Ну и кочуют с ними по всему Сырту, перед Камнем.
— А скажи мне, — спросил атаман, — где же та тысяча казаков,
— Как недавно? Да десять лет назад! И я с ними пришел…
— Ну и где же они?
— А все тут по городкам стоят.
— А что ж о них не слышно совсем и новых казаков нанимают? На Дону, на Яике тысяча казаков весь край в кулаке держит, а тут и голосу нет…
Сотник поморщился. Атаман задел самую больную струну.
— Растрепалась тысяча, — сказал он, помолчав. — Измельчала по городовой службе. Как пришли мы сюда — войско. До край моря огнем и мечом дойти можем. Стали постоем, а нас в городках не прокормить. Стали ватагами в другие города да остроги рассылать. Разослать разослали, а войско истаяло.
— Ну и что толку от вас? — усмехнулся Ермак.
— Да толк-то есть! — нехотя ответил сотник, — Города-то мы бороним.
— Через чего же нас понаймовали?
— На всю линию нас не хватает. Линия-то вон, аж до Студеного моря…
Ермак долго ворочался на сенной копне, где угнездился ночевать. Глядел на мигающие звезды. От стругов доносились голоса подгулявших казаков. Кто-то завел песню, и она далеко понеслась над рекой в луга и темные леса, подступавшие местами к самой воде, над курными избами и варницами, где день и ночь кипели котлы и валил дым, где клокотал рассол и выпаривалась ценимая иной раз дороже золота соль.
— Нельзя войско дробить! — прошептал самому себе Ермак. — Нельзя в линию становиться.
Так утром и сказал Пану да Мещеряку и иным атаманам.
—. Я полагаю: станут нас купцы по гарнизонам рассылать, а нам туды идти не следует! Нам всем вместе держаться нужно. В линию не становиться.
— Верно! — согласился Михайлов. — Я уж вчера подумал. Надоть заставы на опасных дорогах держать, а впереди — разъезды. Может, и за Камень лазутчиков выслать. А казаков держать конно и на стругах.
— Купцы нас не прокормят! Столько харчей у них нет! — засомневался Пан. — Постоем городок изнурим.
— Невелики мы числом! Не изнурим! А харч пущай сюды возят. Мы не коровы — за сеном ходить. Разойдемся ежели станицами стоять, не более чем на пять— десять верст друг от друга. Условное место заметим, где собираться, ежели сполох будет. А на линии с нас толку чуть…
Казаки все еще бражничали, допивая и доедая вчерашнее угощение. Но старые рубаки уже ворчали. Уже поднимали крестовины для обучения рукопашному бою, заставляли молодых приводить в порядок оружие…
— Разленились! — сетовали атаманы. — Отбились от воинского дела. Навовсе бурлаками стали.
Кое-где, пока еще нехотя, словно спросонок, казаки намахивали руки, крутя сабли. Кое-где схватывались попарно, по трое, возвращая телу боевую выучку.
— Недельки через две поправимся, отоспимся! — потягиваясь с хрустом, сказал Кольцо. — Надо у купцов припасу огненного попросить. Да стрельбы устроить. Они, сказывают, сами селитру добывают да порох трут.
— Верно, — подтвердил Мещеряк. — Этого всегда у них в избытке. Пущай не жмутся. Ты бы по мастерским походил, Ермак Тимофеич. Поглядел бы, какие оне пушки да пищали льют. Может, и нам чего сгодится.