Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
Они замолчали, потупясь.
— Я Государю и державе его служу! — сказал, как бы оправдываясь, Урусов.
— А разве может правда Государя против человека государева идти? Ты вот перед каждым делом своим себя заповедями испытывай! Так ли что делаю?
— Эдак я и делать-то ничего не успею, пока размышлять стану да прикидывать, — бледно улыбнулся дьяк.
— Греха не сделаешь лишнего! — не принимая его улыбки, сказал Ермак. И, поднимаясь, добавил: — Вот так-то, сынок! Пойдем-ко на люди! А то скажут опосля: «Дьяк с атаманом сговор имел».
—
— Я — казак! А про казака нынче одно говорят, а завтра другое. Нынче — в славе, завтра — в канаве. А за весть — спасибо. Спасибо, что сам приехать не поленился.
— Ты мне, чай, не чужой! — дрогнувшим голосом сказал дьяк.
— И у меня кроме тебя и ближе тебя никого нет, — сказал Ермак, почему-то по-кыпчакски. Хотя весь разговор, который бы и надо скрывать, вели по-русски.
Они обнялись.
— Чего делать-то думаешь, отец? — спросил Урусов.
— Ничего, — спокойно ответил Ермак. — Когда не знаешь, как поступить, ничего не делай! Крепись да Богу молись. Господь вразумит. Чего сейчас попусту голову ломать? Предупредил меня, и хорошо. А чего делать? Когда будет нужно, само явится.
Они спустились к Волге, где у костров сидели казаки, наслаждаясь теплым летним вечером, чувствуя речную красоту и простор, подставляя лица ласковому влажному ветерку, дующему с воды…
— Чего татарин приезжал? — спросил Ермака Иван Кольцо, когда они остановились на ночлег под высоким камским берегом.
— Да так! Это сродственник мой! Попрощаться приезжал! — ответил Ермак.
— А чего с нами прощаться? Мы не на погибель идем.
И вдруг, по-волчьи повернувшись всем корпусом, чуть не клацнув зубами, прошептал:
— Смотри, ежели измену какую задумал, я тебя достану! Из-под земли достану! С того свету приду!
— Да ладно тебе страхи-то на меня пущать! — засмеялся Ермак. — Я не младенец, рыков-то твоих пужаться. Сам себя не пугай…
В соленых вотчинах
По всему выходило: готовит Кучум большой набег на Москву. Как ни удивителен казался его замысел, а Ермак понял — может Кучум-хан Москву взять. Прошлогодние набеги в июле Бегбелея Агтакова на реку Сылву, когда его повстанцы приступили под Сылвенский острожек, под Чусовские городки, — не случайность. Городки он не взял и взять не пытался, потому как воинских людей не имел, а шли с ним бунтовщики — вотяки да остяки. И хоть число их было большое — до семисот окружных людей, а стены для них были неприступны; ино дело — деревни да солеварни беззащитные. Пожгли они села многие, угнали в полон множество русских поселенцев, да и своими же вотяками и остяками не брезговали — много пленников увели в татарские улусы.
Разбили их Строгановы быстро, да и самого Бегбелея в полон взяли. Однако через месяц другой хан, теперь уже из-за Камня, Пелымский князь Абылгерим жег села на Косьве, а потом на Каме, на Обве, на Яйве, пока не вышел на Чусовую.
Это было куда более глубокое вторжение. И здесь шли уже люди воинские,
Но Ермак понимал и другое: набеги из-за Камы — не случайность. Еще пойдут, и еще, и еще… И только
потом, подняв все местное население, убедив его в том, что московские вой ничего не могут поделать, не могут защитить вогуличей мирных, остяков и вотяков и местным народам волей-неволей придется выбирать: либо жить при ханах, либо погибать при купцах, — тогда пойдет стремительный конный поход на Москву. Набег будет разрастаться, как степной пожар, — к ядру татарских конниц и Кучумовой гвардии присоединится все, что бродит окружного по окрестностям Казани, все поволжские повстанцы, вся черемиса, прорвутся с юга ногаи; и все это хлынет потоком крови на Русь — в Москву. Где еще и стены все в осыпях проломов и потоках смоляных после набега Давлет-Гирея, где еще не все срубы в посаде под крыши подведены после Крымского разорения!
Об этом не раз говорил Ермак атаманам. Кольцо, как всегда, спорил, не соглашался — где, мол, татарве немытой по Москву ходить. Но остальные помалкивали, чувствуя, что Ермак прав.
— Мало кто тута на городки налетает! — говорил Кольцо. — И через чего ты думаешь, что это все к татарскому набегу дорога? Да в таких местах леших завсегда инородцы на русские крепости набегают!
— Ваня! — отвечал Ермак. — Инородцы — неволей идут! Ты на воев погляди. Ай они тебе незнаемые? Али не таких ты в саратовских степях гонял? Не одного ли это с ногаями поля ягода?
— Хоть бы и так, а чем докажешь, что они к Москве пригребаются?
— А вот так помыслим: сразу Орда в поход не кинется! Она себе дорогу многими набегами мостит. В прошлом году набеги в июле совершались, и нонь — июль! Слышь, атаман, не вогуличи, не вотяки, не иные народцы, а коренные сибирские вой. Набегом татарским. Коли нет — надевай мою шапку!
Ударили по рукам.
— Располагаешь, что мы под набег идем? — спросил Ермака осторожный Мещеряк.
— Как раз под него! — убежденно ответил Ермак. — Не сегодня завтра с татарами столкнемся! И будут это не прошлогодние сибирские люди, а истинная конница татарская. И станет она весь край жечь, чтобы было где при набеге на Москву силы собирать, из-за Камня перешедшие, и с Волги, и с Яика! А вот уж отсюда прямо на Москву мимо Казани пойдут!
Атаманы не спорили, не возражали, понимая, что лучше лишние предосторожности принять, чем потом мертвых собирать. Потому конные разъезды пускали во все стороны на тридцать верст — на дневной переход. Держали у пушек недремные караулы. При ночлегах на стругах на берег сходила только половина гребцов. Да и та спала с оружием в обнимку.
— Робяты, не оплошайте, — говаривал Ермак, когда видел в глазах казаков недоверие и скуку. — Хуже нету, когда не знаешь, где враг. Уж сойдемся лицо в лицо — тогда проще!