Атаман Краснов и Донская армия. 1918 год

Венков Андрей Вадимович

Налет на Дебальцево был не по силам одному необстрелянному отряду, хотя Чернецов и говорил о своих партизанах: «У них так горят глаза, что я с ними сделаю все». Чернецовцы должны были сыграть роль авангарда, поскольку не боялись идти за границу Дона (вообще ничего не боялись) и могли увлечь за собой более многочисленные регулярные части.

Всего были стянуты две сотни 10-го Донского полка, сотня 58-го Донского, семьдесят партизан 1-й Донской добровольческой дружины, пулеметная команда 17-го Донского полка и артиллерийский взвод.

В первый же день Рождества до Чернецова донеслись слухи об активизации большевиков и о появлении

противника на станции Колпаково. Чернецовцы сразу же заняли эту станцию, но слухи оказались ложными. 26 декабря от Колпаково на Дебальцево была послана конная разведка. А на следующий день партизаны, купив билеты, выехали на проходящем поезде № 3 из Колпаково на Дебальцево (как тут не вспомнить поездки донских казаков «повоевать» в Приднестровье и в Абхазию в 90-е годы?). В аппаратных на проезжаемых станциях оставляли караулы, блокируя связь.

Поезд остановился у дебальцевского семафора, где чернецовцы разоружили часового и идущую к нему смену. Отсюда, развернув цепь, двинулись на станцию. Большевики, не ожидавшие нападения, открыли огонь, когда чернецовцы были в двухстах шагах от станционных построек. 20 минут длилась перестрелка, затем партизанская артиллерия, успевшая сгрузиться, первой же очередью сбила с вокзальной крыши большевистский пулемет, и чернецовцы поднялись на «ура».

Станция была захвачена, после чего к ней подошел поезд № 3 bis с казачьими сотнями, которые и «закрепили» территорию.

Потери чернецовцев — 2 убитых, кадет 7-го класса Полковников и учащийся высше-начального училища Пятибратов. Трофеи — 5 пулеметов, вагон винтовок, патроны...

Переполошившиеся большевики стали стягивать силы к Дебальцево и временно остановили наступление на донскую территорию. Они остановились на границе, разлагались и разлагали все вокруг себя.

После Нового года чернецовцы были отведены в Новочеркасск и с 5 января несли в городе караульную службу, сменив студенческую дружину.

Общая ситуация не улучшилась. Призывы Чернецова к офицерам не дали результата, хотя Новочеркасск был переполнен людьми в погонах. Роман Гуль, прибывший в город в это время, вспоминал: «На тротуаре трудно разойтись: мелькают красные лампасы, генеральские погоны, разноцветные кавалеристы, белые платки сестер милосердия, громадные папахи текинцев.

По улицам расклеены воззвания, зовущие в “Добровольческую армию”, в “партизанский отряд есаула Чернецова”, “войскового старшины Семилетова”, в “отряд Белого дьявола — сотника Грекова”.

Казачья столица напоминает военный лагерь.

Преобладает молодежь — военные.

Все эти люди — пришлые с севера. Среди потока интеллигентных лиц, хороших костюмов иногда попадаются солдаты в шинелях нараспашку, без пояса, с озлобленными лицами...».

Донская столица действительно лишь «напоминала военный лагерь», а не была им. Из многих тысяч военных лишь 2 тысячи к этому времени записались в Добровольческую армию, а партизанские отряды, возникшие под впечатлением чернецовских подвигов, имели «едва ли 400 человек». Многие из них предпочитали бороться с «внутренними врагами», а не ехать на границы области.

Угнетающе действовала политическая неопределенность. Донские верхи пытались продемонстрировать добрую волю, но многие, как ни странно, увидели в этом полное отсутствие воли.

Стараясь сгладить конфликт между казаками и донскими крестьянами, Каледин и его окружение пошли на создание «паритетного» коалиционного

правительства с привлечением местной «демократии». Решение принесло Каледину больше потерь,

чем приобретений: донские крестьяне так и не поднялись против большевиков, а казаки новому правительству не доверяли, опасались, что, опираясь на него, крестьяне потребуют уравнительного передела земли. Кроме того, новое правительство совсем уже некстати потребовало вывода Добровольческой армии из Новочеркасска, и штаб «добровольцев» перебрался в Ростов.

Добровольцы прикрыли Таганрогское направление, оставленное казаками. Сил у них было мало. 10 января полковник Кутепов телеграфировал в Новочеркасск: «Между ст. Иловайская и Таганрогом ни одной казачьей части нет... Если сегодня к вечеру Матвеев Курган не будет занят 16-м Донским полком, я снимаю ответственность за город Таганрог»¹⁰⁴.

Венцом всех калединских несчастий стала фактическая измена двух дивизий — 5-й и 8-й — и гвардейской бригады, прикрывающих область с северо-запада. Большевики подговорили их разогнать Войсковое правительство, обещали, что прекратят тогда войну.

Казаки перехитрили сами себя, заявив, что будут защищать Дон, но без офицеров. «Долой погоны!». 10 января 1918 года по инициативе дивизионного комитета 5-й Донской дивизии в ст. Каменской собрался Съезд фронтового казачества, объявивший себя властью на Дону. Участники съезда больше всего на свете хотели мира и требовали роспуска «добровольцев» и «партизан», которые, как казалось, одни желают воевать.

Вожди новой «каменской власти» вступили в контакт с большевиками (те, собственно, и подбили их объявить себя властью), от их имени два возвращавшихся с фронта полка — 8-й и 43-й Донские — захватили важнейший перегон Зверево-Лихая, соединяющий две узловые станции. Именно сюда, к этим станциям, стремились Сивере и Саблин...

Тогда Каледин поднял по тревоге стоявший в Хотунке под Новочеркасском отряд Чернецова, чтобы хоть кем-то прикрыть донскую столицу с севера...

Отряд Чернецова выезжал вслед за делегацией Войскового правительства, отправившейся уговаривать каменских мятежников. Сам Каледин провожал его.

Невысокий, исхудавший Чернецов с оголенной шашкой шел, чуть отстав, и смотрел в седой затылок Донского атамана.

Без малого двести бойцов стояли перед Калединым стройной шеренгой, и каждый смотрел ему в глаза. Они уже знали о страшной измене, знали свои силы и знали, что их ждет. И Каледин старался честно смотреть им в глаза, но его взгляд профессионального военного постоянно спотыкался о разнобой в одежде построенных по росту чернецовцев. Студенты, гимназисты, вот из реального училища, вот из коммерческого. Эти здоровяки — семинаристы. А вот в черных шинелях из старших классов кадетского корпуса, совсем мальчишки. «Мальчики, мальчики мои...», — шептал про себя атаман. Он хотел обратиться к ним, чтобы воодушевить на бой, на победу... «Славные птенцы», «цвет донской молодежи» — эти слова Митрофана Богаев-екого были как нельзя кстати сейчас... Но сплошным строем пошли привычные серые шинели юнкеров, взгляд уперся в безусые лица (многие, невзирая на мороз, были в фуражках), высокие слова ушли, и снова — «Дети... совсем дети... Мальчики, мальчики мои...».