Атаман Семенов

Поволяев Валерий Дмитриевич

— Каким образом, полковник? У них карабины без патронов, у нас не только патроны, у нас — пулеметы. Попробуйте-ка пойти с пустым карабином на пулемет. Зубы сразу застучат от страха. Забайкальцы — фронтовики, они хорошо знают, что такое пулеметы и чем пахнет свежая кровь.

— Хорошо. Но согласитесь, остановить целую бригаду в чистом поле, вот так, за здорово живешь — штука очень опасная. Мы это сделать не сможем — нас даже пулеметы не спасут. Забайкальцы наш грузовик перевернут и затопчут. Вместе с пулеметами и людьми. Надо обойти бригаду, выбрать узкое место и установить заслон. Узкое место

два пулемета смогут держать вполне, даже если на нас полезут все Семеновцы, вместе взятые.

— И это продумано, — заявил фон Вах. — Я об этом побеспокоился. Все дело в том, что Забайкальская казачья бригада не по воздуху летает...

Смолинский полковник хмыкнул... Фон Вах этого не заметил, он продолжал увлеченно говорить:

— Хребет им не дано пройти по воздуху — они пойдут через железнодорожный тоннель. Вот там-то мы их и встретим.

Идея фон Ваха показалась полковнику разумной.

Семенов и без докладов подчиненных понимал, что в Приморье — переполох. Это ощущалось по некой суматошности, ни с того ни с сего возникшей, по напряженным лицам людей, окружавших атамана, по рявканью автомобильных клаксонов, доносящихся с щебеночного тракта, по стрельбе, неожиданно раздавшейся со стороны Владивостока.

Атаман намеревался пройти со своими людьми через железнодорожный тоннель. Был, конечно, и другой, более трудный путь: через хребет по некогда проложенной среди камней тропе, но по тропе этой, сплошь в осыпях, мало кто ходил: тем не менее она жила, не зарастала. Поразмышляв немного, атаман пришел к выводу: путь по тропе хотя и труднее, но зато безопаснее, поэтому надо идти по тропе.

Понимал он и другое: если произойдет инцидент, бригада обязательно вступится за него: поскольку оружия у бригады нет, но оно есть у меркуловцев, то прольется кровь забайкальцев. Крови очень не хотелось — у Семенова при мысли о возможном кровопролитии внутри делалось холодно. Устал он, постарел, одряб мыслями и мышцами — раньше не задумывался о потерях, безоглядно бросался в драку.

Командовал забайкальской бригадой Сорокин — мрачноватый, с жестким малоподвижным лицом полковник, которого атаман хорошо знал по Чите. Когда казачий разъезд прибыл вместе с атаманом Семеновым и его людьми в бригаду, полковник и атаман обнялись.

— Поздравляю, ваше высокопревосходительство, вы очень удачно выбрались из морской клетки.

Перед проходом через железнодорожный тоннель бригада устроила короткий привал.

— Может; мы напрасно остановились? — спросил атаман у Сорокина, цепко оглядывая недалекую сопку, поросшую хмурым темным лесом. Из высокой травы, лихо подпрыгнув, пронесся мимо легкокрылый кузнечик. Атаман проводил его взглядом. — Может, лучше было форсировать тоннель с ходу?

Сорокин был осторожным командиром. Он отрицательно качнул головой:

— С ходу нельзя!

— А так мы невольно привлекаем к себе внимание... Остановились перед самым тоннелем.

— Наоборот, ваше высокопревосходительство, привлекли внимание, если бы не остановились. У всякого марша обязательно возникает во время движения хвост — отстают не только нерадивые, но даже лучшие. Перед такими переходами, как через этот тоннель, отставших мы обязательно поджидаем.

—

Если бы шла война — тоже поджидали бы?

— На войне другие законы, ваше высокопревосходительство.

Атаман еще раз оглядел темную заросшую сопку, гигантским зверем оседлавшую землю.

— В тоннеле могут быть меркуловские пулеметы, полковник? — спросил он.

— Могут.

— Тогда, я полагаю, в тоннель мне лучше не соваться. Лучше взять несколько казаков и пойти поверху, через перевал... А? — Семенов хотел убедиться в своей правоте. Он ожидал, что полковник поддержит его, но Сорокин неожиданно засомневался:

— Не знаю, Григорий Михайлович, без разведки я не готов ответить на этот вопрос.

— Так вышлите разведку, полковник!

Сорокин едва приметно улыбнулся:

— Уже выслал. Скоро она должна вернуться.

Атаман повеселел, хлопнул ладонью о ладонь.

— И все-таки, полковник, если в тоннеле стоят пулеметы, если меркуловские офицеры будут ощупывать каждого из нас, словно курицу, может, мне действительно лучше пройти хребет поверху, через перевал, и не рисковать?

Командир бригады просительно приподнял одно плечо:

— Давайте подождем минут пятнадцать, Григорий Михайлович. Вернется разведка — и мы решим.

Тем временем бригаду догнали три разъезда с несколькими отставшими казаками — у одного лопнула подпруга на седле, у другого захромала лошадь — в копыто всадился кованый, в опасную кривулину согнутый гвоздь, у третьего внезапно пошла кровь носом....

Сорокин передал командирам полков приказ пересчитать людей. Он, ожидая разведку, тянул время.

Атаман вновь оглядел горбатую грузную сопку, простреленную насквозь прямоугольным лазом — железнодорожной штольней. Сопка была тиха, мертва, будто в ее зарослях совсем не было людей. А люди там были — в разведку ушли пять человек.

К Сорокину стали подходить командиры полков, докладывать о численности. Отставших не было, все отставшие подтянулись.

Вот только разведка пока не вернулась.

Прошли пятнадцать минут, но громоздкая длинная сопка была по-прежнему тиха и уныла.

— Ну все! — решительно произнес атаман, взялся за повод коня — гнедого жеребца, сунул ему в мягкие губы кусок сахара. — Мне нужны три казака посообразительнее, три — этого хватит. Еще со мной поедет адъютант и... и все.

— Погодите немного, ваше высокопревосходительство, — попросил Сорокин, — разведка сейчас вернется. Видать, у нее сложности какие-то, раз она не вернулась до сих пор. Может, наткнулась на кого-то?

Атаман, дав коню кусок сахара, нервно заходил по запыленной до мазутной сизи травяной площадке, примыкающей к тракту: он понимал, что, вполне возможно, с одной из ближайших сопок за ними наблюдают, а раз так, то всякая задержка обязательно вызовет подозрение, если уже не вызвала, и это рождало в атамане раздражение, некий внутренний холод, который мешал ему сосредоточиться. Из-под ног во все стороны стреляли мелкие шустрые козявки, распылялись, брызгали, и чем больше атаман мерял нервными шагами пятачок, тем больше козявок было. Время, казалось, обрело плоть — тяжелую, тревожную, загустевшую, как незнакомое химическое вещество, — и было набито этими козявками, словно навоз. Тьфу!