Атаман всея гулевой Руси
Шрифт:
– Греби сюда! – крикнул Корней. – Что стоишь столбом!
Максим схватил весло и начал поспешно подгребать к берегу, а в голове у него свербило: как бы Федот не наговорил чего-нибудь про него, что могло бы ему навредить.
– Гляди, Максимка, какого скользкого налима занесло в наши сети, – весело сказал стрелец, переворачивая ногой Федота, лежащего ничком, на спину.
Максим приблизился к пленнику. Тот равнодушно взглянул на него и, отвернувшись, сплюнул на песок кровавую слюну.
– Вот погоди, явится полковник, – злобно сказал стрелец. – Всё нутро выхаркаешь.
Корней
– А ведь уха-то, поди, у воров выкипела! – спохватился кто-то из стрельцов и кинулся в ивняковую чащу. Следом за ним побежал другой стрелец. Вскоре они принесли на толстом пруте немалый котел с дымящимся варевом. Ложки у стрельцов всегда были с собой, и они, нарвав свежей травы, начали выкладывать на неё разваренную рыбу. Максим от них не отставал, выловил из котла большого окуня и положил остужаться.
– Эй, стрельцы! – подал голос Федот. – Меня не обносите, это я рыбу наловил.
– Тебе нельзя, – рассудительно сказал Корней. – Пытку лучше терпеть на голодное брюхо.
– Много ты знаешь, – заговорил Федот после некоторого молчания. – За что ж меня пыткой казнить, я не вор, а гулящий человечишка. Я всё сам расскажу, что знаю, да если и не знаю, то всё равно расскажу. Спрашивайте! Только не мучайте голодухой!
– Да ты, парень, и впрямь затейник, – не сдержал улыбку десятник. – Максимка, сунь ему в рот рыбину. Или ладно, развяжи руки, но гляди за ним.
Федот с жадностью начал есть поданного ему окуня. Затем потребовал другого, третьего…
– Хватит! – запротестовали стрельцы. – Завяжи ему руки, Максимка!
– Молодец, парень, что смолчал про меня, – жарко зашептал Федот на ухо Максиму, когда тот склонился над ним. – Сделай так, чтобы я дожил до утра. Эхма! Степан Тимофеевич уже близко, а я на верви, как телок!
– Откуда знаешь, что Разин близко?
– Сам видишь, не дошёл до атамана, но он рядом, я это чувствую. Ты побереги меня, чтоб стрельцы не зашибли. Помоги, брат…
В этот миг громко застонал, а затем захрипел раненый. Все бросились к нему. Корней наклонился к стрельцу, поднял веко, снял шапку и перекрестился. Стрельцы и Максим тоже сняли шапки и перекрестились. Сотник сломил несколько ивовых веток и закрыл ими лицо покойного.
– Надо рыть могилу, – сказал Корней и выжидающе поглядел на стрельцов, но те не откликнулись, от ухи всех потянуло в сон.
– Я сделаю, – вызвался Максим и краем глаза успел заметить, что Федот, услышав его слова, широко улыбнулся.
Сотник снял с мертвого стрельца саблю и протянул Максиму.
– Копай этим до пояса себе, а сверху мы завалим могилу камнями.
Стрельцы были привычны к чужой смерти, полегли, как снопы, на траву и вскоре стали похрапывать. Максим, держа саблю в руке, тупо смотрел на убитого. Он не мог решить, что ему делать, то ли копать могилу, то ли бежать отсель без оглядки.
– Максимка, Максимка,
Этот шёпот вывел парня из оцепенения, он подошёл к Федоту и разрезал на нём верёвочные путы.
– Беги, Федот, беги…
– А ты?
Максим молчал. Федот встал на ноги, схватил его за рукав и потянул за собой в кусты.
С весны 1670 года градом Царицыным правила казачья вольница. Ворота крепости днем и ночью были всегда распахнуты настежь, в самом граде и окрест него шатались без дела множество вооружённых людей, более семи тысяч вольного народа привел Разин за собой из Риги, казачьей крепости сплошь окружённой водой, где его войско в землянках, крытых камышом, пробедовало всю зиму. Атаман, как мог, поддерживал своих сподвижников: давал им деньги, кормил и, в расчете на летнюю добычу, сам взаймы брал порох и свинец у воронежских посадских людей, рассылал прелестные грамотки донским станицам и в Запорожскую Сечь, подбивая охочих людей на вольное казакование.
Поначалу Разин был щедр, но за зиму порастряс воровскую казну и к началу весны запустил руку в свою последнюю захоронку с остатками персианской добычи. Выручить его мог только новый набег, поэтому когда он проведал, что домовитые казаки низовых станиц на Дону приняли государева посыльщика жильца Герасима Евдокимова с милостивой царской грамотой, то кинулся в Черкасск, застращал мирных казаков, а посыльщика до полусмерти избил и велел его кинуть в Дон. Совершив прилюдное убийство и распалившись им, Разин вернулся в Ригу, поднял своих людей и всей громадой двинулся к Царицыну.
Он уже побывал там, возвращаясь на Дон из Астрахани прошлой осенью, разбил кабак и оттаскал за бороду воеводу Унковского. Весной же граду была уготована кровавая потеха. Новый воевода Царицына стольник Тургенев не открыл ворота и засел в осаду. Стенька велел Ваське Усу осаждать крепость, а сам с тысячью самых отпетых казаков набросился на кочевья едисанских татар, разорил их дочиста и пригнал к Царицыну пленных людей, громадные табуны лошадей, гурты скота и отары овец.
Голодное войско при виде добычи возликовало и в семь тысяч глоток восславило своего атамана, но тот велел ничего из взятого не трогать, а немедля идти на приступ града, из которого уже переметнулись к казакам много стрельцов и посадских людей. Видя измену, воевода Тургенев с кучкой московских стрельцов заперся в башне, но был взят и в тот же день приведён в веревке к Волге, проколот копьём и утоплен.
Несколько дней вольница гуляла, но вино скоро было выпито, пошла череда трезвых дней и раздумий воровской головки бунта, куда же идти дальше. Об этом Разин часто совещался со своими старшинами и есаулами.
– Идти надо на Москву! – убеждал атамана его ближний подручный Васька Ус. – Я ходил четыре года тому назад за Тулу и ушёл, но тогда я не имел и четверти той силы, которая есть у нас сейчас.
– Без Волги нам нельзя, – возражал Усу разинский брат Фрол. – Летом к ней гулящие люди теснятся, на них мы обопремся, а на мужиков надёжи нет. Они привычны ковырять пашню, а нож в руки берут, когда хлеб режут.