Атаман. Гексалогия
Шрифт:
Однако только я поднялся и начал одеваться, как услышал в коридоре шум. Дверь резко распахнулась и на пороге появился Кучецкой.
– Ай-яй-яй! Уж полдень скоро, а ты, я вижу, даже не умывался. Едем, дьяк ждет!
– Сегодня-то я зачем ему понадобился? – едва не простонал я.
– Голову поправлять поедем!
– Нет, не хочу.
– Собирайся, я сказал! – рявкнул Федор.
Сам он был свеж и выглядел бодро, хотя
вчера его увезли в возке «уставшим». Если бы
сам не видел – не поверил бы. Крепкий
Деваться было некуда. Я умылся и уселся в возок рядом с Федором. Всю дорогу он похохатывал, намекая на мое слабое здоровье.
И дьяк выглядел как новый пятак. Благоухая заморскими благовониями, он был розовощек и улыбчив. Выскочил из-за стола, обнял и усадил в кресло. Умеют они тут в Москве пить! И самое главное – как им утром удается так хорошо выглядеть?
Дьяк не погнушался сам поставить на стол чарки и штоф с вином. От одного вида вина меня замутило. «Потерять лицо» дьяк не боялся – и я, и Федор, и он сам были боярского сословия.
Мы выпили – меня аж передернуло. Дьяк убрал в шкаф чарки и вино.
– Будя, поправились; пора и к делам приступать. Ты, боярин, чего за радения свои хочешь?
Я замялся. Чего мне желать от дьяка Посольского приказа? Не просить же назначить меня послом куда-нибудь в Европу? Так даже если и попрошу – не получится. Послов сам государь указом назначает. К тому же языков я не знаю – плохие у меня способности к языкам. В институте английский на троечку сдал.
Я пожал плечами:
– Да ничего!
Федор рассмеялся:
– Я же тебе говорил, что он ничего не попросит.
Дьяк хмыкнул:
– В Вологде что, все такие?
В разговор вмешался Федор:
– Не наглый он и гордый к тому же. На поле брани – герой, да и как воевода в двух походах – супротив татар да с литовцами под Опочкой – себя проявил. Князья, что главными воеводами были, о нем хорошо отзываются. А самое главное – голова у него работает, сталкивался я с ним в деле не раз – умен. А то, что одет без роскоши и не нагл без меры – то достоинство его боярское, кровь в нем говорит!
Вот уж не ожидал я от Федора такой речи в свою защиту. Дьяк смешался:
– Да я что? Так сказал, не подумавши.
Но Федор не отставал:
– Вот и отблагодари человека, мужа славного за деяния добрые, думаю – не оскудеешь.
Дьяк уселся за стол, размашисто подписался на какой-то бумажке, песочком мелким присыпал, сдул.
– Бери!
Я взял бумагу, прочитал. Подорожная, с моим именем. Имею право без досмотра и податей с нужными мне людьми пересекать границы безвозбранно. Неплохая бумага, в мое время цены бы ей не было – а в это? Я за рубеж ни разу не выезжал, да как-то пока и не собираюсь. Однако же свернул аккуратно подорожную и сунул за пазуху. Встал, отвесил легкий поклон.
– Э, погоди, это не все.
Дьяк полез в шкаф, вытащил небольшую золотую шкатулку искусной работы с самоцветами на крышке.
–
Я вновь поклонился.
– Ну что, пора и честь знать, дела государевы ждут. – Федор шагнул к двери.
Я последовал за ним. Дьяк, провожая меня к двери, на прощание пожал руку:
– Ты вот что, боярин, зла на меня не держи, коли обидел нечаянно словом неловким. Коли нужда в чем будет – приходи. Ежели по моему ведомству что – помогу.
Федор, уже усевшийся в возок, высунул руку в окошко:
– Дай посмотреть.
Я протянул шкатулку. Федор покрутил ее, открыл крышку. Заиграл мелодию скрытый механизм.
– Занятная штуковина. Ты куда сейчас?
– Домой думаю, в Вологду. Бумаги через тебя передал, чего мне в Москве проедаться?
Федор не возражал. И что ему сказать-то было? Он лучше многих знал, сколь медлительна и неповоротлива государственная машина.
Мы обнялись на прощание, и я пошел на постоялый двор.
Федька-заноза обедал в трапезной. Я заказал обед поплотнее и присоединился к нему.
– Чего это ты, боярин, так наедаешься, как будто после поста?
– Домой выезжаем, Федор.
– Когда?
– А вот доем…
– Что-то уж больно поспешно.
– Никак – понравилось в Москве?
– Все лучше, чем в Вологде. Там каждый переулок знаешь, и тебя каждая собака знает.
Мы доели, я расплатился. Прислуга вывела наших коней – уже оседланных, отдохнувших и застоявшихся в конюшне.
Федор быстро сгреб наши вещи в переметные сумы, и мы не спеша выехали со двора. Впереди еще полдня – далеко отъехать успеем.
Выбрались за город. В Москве снег был серым от золы и пепла множества печей, а за городом снежная белизна глаза резала, и дышалось вольготно.
– Э-ге-гей! – заорал Федор во все горло.
– Ты чего?
– Так, боярин, от радости жизни.
– Ну-ну.
Мы пустили лошадей в галоп – только снежная пыль сзади завихрилась.
Гнали до сумерек, остановившись на ночевку на постоялом дворе. Обстоятельно – не спеша и сытно – поужинали да и улеглись спать. После гонки по морозу в комнате уютно – тепло и чисто.
Мы с Федором отрубились сразу. Однако же Далеко за полночь были разбужены криками в коридоре. Оба сразу проснулись, по привычке мгновенно оделись, обулись, опоясались саблями, и лишь после этого вышли в коридор. Из дверей выглядывали испуганные постояльцы, большая часть которых была в исподнем.
Снизу, из трапезной раздавались крики:
– Ратуйте, люди добрые, убивают!
Мы с Федором ринулись туда.
За стойкой стоял бледный от испуга хозяин, зажимая рукой разбитый, окровавленный нос. Посредине трапезной здоровенный детина в синем кафтане стрельца, изрядно в подпитии, держал за косу женщину, стоявшую перед ним на коленях. Правой рукой он яростно размахивал бердышом и орал: