Атаман
Шрифт:
Он вздохнул, достал из модного фанерного чемодана, украшенного эмблемой крупного парижского магазина, пузырек брома и накапал себе целую ложку. С отвращением выпил и, натянув на голову подушку, завалился спать. Засыпал он с единственной мыслью: как только проснется, снова послать к морякам Буйвида — пусть поэнергичнее потолкает их локтем в раздобревшие бока. Если с Унгерном удастся связаться раньше, чем до него доберется Цебен, будет сэкономлено много времени.
Утром стало известно, что за стрельба вспыхнула на берегу. Оказалось, банда мазуриков, вооруженная
Мазурики огрызались яростно, и хорошо, что у казаков был пулемет, он все и решил... Половина банды осталась лежать на причале.
Буйвид без всяких команд сладко заснувшего под утро атамана смотался к морякам, но новостей не было, и он эту грустную весть привез на «Киодо-Мару».
Отсутствие связи наводило на печальную мысль: Унгерна нет ни в Урге, нет даже в Монголии, он выступил на Байкал, на Мысовск.
Эх, переиграть бы все, повернуть бы Унгерна назад, заставить его двинуться на Гродеково, а оттуда — на Владивосток.
И вообще — затормозить бы время, повернуть его вспять, возвратиться хотя бы дней на десять в прошлое, к точке отсчета, с которой все началось. Но чего не дано, того не дано.
Первым вопросом, соскользнувшим у атамана с языка, когда он проснулся, было:
— Ну что там от Романа Федоровича? Срочно надо послать к морякам Буйвида — пусть тряхнет мокропутных!
Таскин, незамедлительно, как по мановению волшебной палочки, появившийся в каюте атамана, развел руки в красноречивом жесте:
— Новостей от Романа Федоровича никаких. Буйвид уже побывал у моряков.
Семенов помял пальцами виски, затылок, переносицу, пошлепал себя по щекам, освобождаясь от остатков сна.
— М-да. Это называется — подтереть пальцем задницу. Ох и вонять же будут братья Меркуловы, когда узнают, что мы не так сильны, как они себе представляли. Вот покуражатся вонючки.
— Покуражатся, — согласился с атаманом Таскин.
— Что посоветуешь?
— Только одно — вступить с Меркуловыми в переговоры.
Семенов досадливо потеребил пальцами усы, выбил из горла в кулак хрипоту, откашлялся. Он соображал.
— Не хотелось бы, — наконец произнес он.
— Но выхода другого нету. — Таскин вновь развел в красноречивом жесте свои маленькие, хорошо ухоженные руки. — Главное сейчас — зависнуть на несколько дней в том состоянии, в котором мы находимся, а там все станет ясно... Там будет полная ясность.
— Зависнуть, зависнуть, — пробормотал атаман недовольно. — Ты прямо циркач какой-то, Сергей Афанасьевич.
— Вся жизнь наша — это цирк. И будущее наше — тоже цирк. Я уж не говорю о политике, там — сплошной цирк.
— Но-но-но! — грозно прикрикнул на него атаман. Насчет будущего он имел свои оценки.
— Беру слова обратно, — произнес Таскин с улыбкой.
— А насчет Меркуловых ты прав, —
На завтрак повар «Кнодо-Мару» приготовил тушеного осьминога с овощами. Семенов хоть и не любил разных морских тварей, кроме рыбы, естественно, — не употреблял в еду даже знаменитых королевских крабов, привозимых с Камчатки, но осьминога одобрил:
— Не думал, что эта гадость может быть вкусной.
— Главное — не осьминог, а соус, в котором он подан. Наполеон считал, что под хороший соус можно съесть что угодно.
— Эх, съел бы я сейчас молодой картошечки с малосольным байкальским омулем. — Атаман сладко потянулся. — Нет лучше рыбы на белом свете, чем малосольный байкальский омуль.
Таскин был знаком с этой манерой атамана — говорить о чем-нибудь незначительном, мелком, совершенно постороннем и параллельно обдумывать главное, обкатывать его в мозгу, делать прикидки; вот и сейчас Семенов обмозговывал, как ему лучше вести себя с Меркуловыми, какой тон избрать, какое лицо сделать при встрече — добродушное или злое, хитрое или простецкое, льстивое или же неприступное, умное либо сыграть под дурачка? За последние годы атаман многому научился у политических лицедеев, в том числе и таким тонкостям, как и какое делать лицо при встрече с недоброжелателями.
— А мы в детстве рыбу обмазывали глиной и запекали, — произнес Таскин, — очень вкусно получается, рыба тает во рту. Из соков ничего не уходит, все остается внутри... М-м-м-м! — Таскин не выдержал, восхищенно покрутил головой.
— Не знаю, как рыба в глине, я такую не ел, а вот на рожне... насадишь ее на длинный прут и — на две рогульки... — Семенов неожиданно замолчал, в упор глянул на Таскнна. — Вот что мы сделаем... Давай-ка позовем братьев Меркуловых на «Киодо-Мару», на обед.
Глаза у Таскина изумленно округлились.
— А если не приедут?
— Надо уговорить. Должны приехать. Вот я тебе, Сергей Афанасьевич, и поручаю уговорить этих разбойников. — Семенов хлопнул рукою об руку, потер ладони. — Пусть плывут и не гужуются — угощенье будет первоклассным. В другой раз не пригласим — только сегодня, сейчас, и больше никогда!
Семенов дозрел, он окончательно понял, что Унгерна не вернуть, он ушел из Монголии, и вполне возможно, что барон сейчас дает хорошую трепку красным, поэтому надо срочно изменить тактику поведения. Насчет братьев — ход правильный.
— М-да, задачка. — У Таскина от этого поручения даже голос изменился, сел.
— Все, Сергей Афанасьевич! — Атаман привычно разрубил рукой воздух. — Начинай действовать.
И все-таки, если честно, атаман Семенов не рассчитывал, что кто-то на братьев Меркуловых осмелится принять его приглашение — кишка у этой породы людей тонка, но тем не менее на «Киодо-Мару» прибыл один из братьев, Николай Дионисьевнч, военный министр.
Был он сух и деловит, все время поглядывал на часы, словно боялся куда-то опоздать. Рот у младшего Меркулова был твердо сжат, казалось, что он собирался навесить на него замок с маленькой дужкой и никогда не размыкать.