Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»
Шрифт:
– Добро, князь! Будь в надеже, – отозвался сотник. – Крепко сидим.
Щеличев поднялся по деревянной скрипучей лестнице в опочивальню. Жена сидела на полу: растрепанная, испуганная, зареванная. Как цыплята к наседке, к ней жались дети. В углу спальни, прижавшись друг к другу, выли дворовые девки.
Князь поднял жену с пола. Дети с плачем бросились к нему.
– Тихо! Тихо! – гладя по русым кудрявым головкам пятилетней дочери и девятилетнего сына, шептал, успокаивая, князь. – Погодите малость. Вот побьем воров, и опять станет тихо.
– Упреждал ведь тебя Леонтий Никитич – воевода арзамасский о бережении супротив воров, так не послушался доброго совета, не ушел в Арзамас, – корила жена князя, собирая в узелок золотые украшения, камения, жемчуг.
Оглядев спаленку, как бы прощаясь, она перекрестилась на освещенную желтым светом лампады висевшую в углу икону и, подхватив детей за руки, выскочила за дверь.
Князь устало опустился на скамью.
«Как же так? – думал он. – Отчего это? Всю свою жизнь я воров изводил, народ от душегубов оборонял, а теперь этот же народ на воровство супротив меня пошел. Живота моего домогается. Ну нет! Дай токмо отсель живым уйти, я ужо потешусь! Я ужо покажу ворам, как супротив меня подниматься! Я им дам и хлеба, и воли, и земли! Столько дам, что они у меня подавятся!».
В спаленку, топоча сапогами, ввалился стрелец Никита – широкоплечий, широкогрудый, лобастый.
– Плохо дело, князь, – точно сполошный колокол, прогудел он. – Меня сотник послал упредить, что сейчас воры приступом пойдут.
– Так что с того, отобьемся, – устало отмахнулся князь. – Чай, не впервой.
– На дворе, князь, темень, хоч глаза выколи, ничего не видно, палить не в кого. Сотник говорит, что укрыться тебе, князь, где-то надобно, не то поздно будет.
– И так уже поздно. Ты иди, я здесь воров дождусь.
Внизу послышался грохот: били чем-то тяжелым в двери. Затем послышался треск раздираемых ставень, выстрелы, звон сабель, крики нападавших и обороняющихся.
Князь отошел в глубину спаленки, вытащил из-за пояса пистоли, проверил. Саблю положил перед собой на обитую атласом скамью.
Ждать пришлось недолго: от удара чьего-то сапога дверь распахнулась, и в ярко освещенном дверном проеме показался мужик с пищалью в руках. Увидев князя, он вскинул пищаль, но выстрелить не успел. Князь Щеличев опередил его… Схватившись за грудь, мужик упал навзничь.
Но тут в спаленку ворвались еще трое. Князь выстрелил из второго пистолета, и опять удачно: один из мужиков, выронив саблю, схватился за горло. Князь, отшвырнув ногой скамью, бросился на рыжебородого, одетого в стрелецкий кафтан мужика. Тот увернулся и ударом сапога в живот отбросил князя в угол спальни.
– Вставай, собака! Прими смерть!
Князь медленно поднялся на ноги. Прямо перед ним, направив ему в грудь пищаль, стоял мужик в стрелецком кафтане. Другой, чернобородый, в большом треухе, стоял рядом, держа в руках
Страха воевода не испытывал. Было только до боли досадно погибать вот так, бесславно, в собственной опочивальне. Но, знать, не пришла его смерть. Произошло все так неожиданно и непонятно… Помощь, на которую рассчитывал князь и надеялся до самой последней минуты, пришла от одного из воров. Чернобородый мужик, повернувшись боком к князю, а лицом к своему товарищу, вдруг разрядил в него свои пистолеты. Затем, сдернув с убитого кафтан, шапку, он бросил их князю со словами:
– Оденься! Время не терпит. Поспешай!
Еще не веря, что пришло спасение, князь Василий быстро накинул на плечи кафтан убитого повстанца, надвинул на глаза его шапку. Оглядев князя, мужик покачал головой.
– Не пойдет так. На, – подал он тряпицу, – замотай лицо. Не дай Бог, признает кто, тогда и тебе, и мне – смерть.
Сунув в руки князя саблю, мужик кивнул ему, чтобы он следовал за ним.
Воеводский дом был во власти повстанцев. Их набралось столько в горницы, светелки, сени, что пройти к выходу было невозможно. Князь дивился тому, что повстанцы расступались перед чернобородым мужиком, давая ему, а следовательно, и идущему неотступно за ним князю Щеличеву дорогу.
На дворе также было людно.
Перед крыльцом повстанцы разложили большой костер и тащили к нему на освещенное место княжеское добро.
Выйдя со двора, чернобородый мужик остановился.
– Жди здесь, князь. Я мигом обернусь!
Вскоре он вернулся, ведя в поводу двух оседланных коней.
– Садись! – кинув поводья одного из жеребцов, тихо сказал мужик. – Любит, знать, тебя Бог, что так от смерти бережет, да уж ты, князь, больше в такие дела не встревай.
Мужик, кряхтя, влез в седло.
– Ну, что, князь, поехали?
– С Богом! – отозвался тот и нетерпеливо дернул поводья.
У Губной избы еще постреливали.
– Выходи, мужики! – кричали повстанцы стрельцам. – Может, помилуем, коли хорошо просить будете.
Те, меж выстрелами, им отвечали:
– А хрена не хошь? Чтобы мы, воины царевы, у бессамыг в ногах валялись? Накось, выкуси-ко!
За этим следовала пальба, и потом раздавалось опять:
– Выходь, краснополые! Выходь! Не то Гришку до ваших баб пустим. Он больно охоч до стрелецких женок, рвется, еле сдерживаем. Точно жеребец по весне до кобыл рвется!
В ответ неслись ругательства и залп из пищалей.
Когда Алёна с атаманами подъехала к изгороди Губной избы, наступило затишье: и та, и эта стороны устали и ругаться, и стрелять.
Подозвав одного из мужиков, осаждавших Губную избу, Алёна спросила:
– Долго вы еще сидеть здесь думаете?
Мужик, почесав бороду, ответил:
– А нам не к спеху. Жрать стрельцы захотят, сами из избы выйдут. Так, чтоб задарма животы класть – дураков нет! Стрельцы-то за бревнами сидят и палят по нам, а мы перед ними, как на ладони. Так что мы ужо погодим.