Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод)
Шрифт:
— Нет, черт возьми! Начало.
— И чем собираетесь заниматься?
— Горным делом. Только добывать не уголь. Железную руду.
— Где?
Он указал на горы.
— Здесь. Знаете вы хоть один случай, чтобы Мидас Маллиган сделал неудачное вложение капитала? Вас поразит, что можно обнаружить в этих скалах, если умеешь искать. Вот этим я и занимаюсь — ищу.
— А если не найдете свою вожделенную руду?
Данаггер пожал плечами:
— Есть и другие дела. Мне всегда не хватало на них времени.
Дагни с любопытством взглянула на Стоктона.
— Не готовите ли вы себе самого опасного конкурента?
— Я
— Нет-нет! Но я считала, что почти все, кроме меня, конечно, думают именно так.
— Каждый, кто боится нанять самого способного работника, какого только может найти, — жалкий тип, занимающийся не своим делом. Он хуже преступника. Для меня отвратителен любой работодатель, который отвергает людей лишь потому, что они лучшие и могут когда-нибудь стать конкурентами. Я всегда считал так и… но, послушайте, чему вы улыбаетесь?
Дагни действительно слушала его с восторженной улыбкой.
— Это так поразительно слышать… — сказала она. — Ведь вы правы, совершенно и во всем!
— А разве можно считать иначе?
Она негромко засмеялась.
— Знаете, в детстве я думала, что так должен считать каждый честный бизнесмен.
— А потом?
— А потом научилась не ожидать этого.
— Но это правильно, так ведь?
— Я научилась не ожидать правильного.
— Но ведь это подсказывает элементарный здравый смысл.
— Я перестала ожидать здравого смысла.
— Вот этого делать нельзя, — покачал головой Кен Данаггер.
Они вернулись в машину и пустились в путь по последним, убегающим вниз поворотам дороги. Дагни повернулась к Голту; он тоже повернулся к ней, словно ждал этого.
— Это вы были в тот день в кабинете Данаггера, ведь так? — спросила она.
— Да.
— И, стало быть, знали, что я жду в приемной?
— Да.
— Знали, каково ждать за закрытой дверью?
Дагни не могла понять, что означал брошенный на нее взгляд. Не жалость, потому что жалеть ее было вроде бы не за что, но и тем более не сочувствие… а скорее любопытство.
— Да, — ответил он спокойно, почти беспечно.
Первый магазин, который Дагни увидела на единственной улице городка, неожиданно напоминал театр на открытом воздухе: каркасное сооружение без фронтона, с яркими декорациями, присущими музыкальной комедии, — разноцветными квадратами: зелеными кругами, золотистыми и красными треугольниками, представлявшими собой ящики помидоров, корзинки салата-латука, пирамиды апельсинов; сзади блестели на солнце металлические контейнеры. На маркизе сияла надпись: «Продовольственный рынок Хэммонда». Человек аристократической внешности в одной рубашке, со строгим профилем и седыми висками, взвешивал кусок масла стоявшей у прилавка привлекательной молодой женщине; осанка у нее была непринужденной, как у танцовщицы, юбка слегка развевалась на ветру, словно под музыку. Дагни невольно улыбнулась.
За прилавком распоряжался Лоуренс Хэммонд.
Магазины размещались в маленьких одноэтажных строениях, и когда они проезжали мимо, Дагни видела на вывесках знакомые фамилии, словно заголовки на страницах книги: «Универмаг Маллигана», «Кожгалантерея Этвуд», «Пиломатериалы
— Мидас Маллиган — единственный владелец? — спросила Дагни.
— Нет. Он создал эту компанию совместно с доктором Экстоном, — ответил Голт.
На улице мелькали немногочисленные прохожие, большей частью мужчины, шли они быстро, с деловитым видом, словно по особым поручениям. При виде машины они останавливались, махали рукой Голту и смотрели на Дагни с любопытством, но без удивления.
— Давно меня ждали здесь? — спросила Дагни.
— До сих пор ждут, — последовал ответ.
На обочине дороги она увидела строение из стеклянных блоков, соединенных деревянным каркасом, но на миг ей показалось, что это не здание, а рама для портрета — портрета женщины, высокой, хрупкой, с белокурыми волосами и удивительно красивым лицом, но немного размытым, как бы смазанным, завуалированным расстоянием, словно художник сумел лишь намекнуть, но не передал во всем совершенстве. Потом женщина повела головой, и Дагни вдруг поняла, что там, внутри, за столиками, сидят люди, что это кафе, что женщина стоит за стойкой, что это Кэй Ладлоу, кинозвезда, которую, единожды увидев, уже никогда не забудешь; звезда, переставшая сниматься и исчезнувшая пять лет назад, а ей на смену экран заполонили девицы с почти одинаковыми именами и почти одинаковыми лицами. Но хоть и потрясенная увиденным, Дагни невольно подумала о том, какие теперь снимают фильмы, и поняла, что для Кэй достойнее быть здесь, привлекая своей красотой посетителей в это стеклянное кафе, чем сниматься в картинах, возвеличивающих обыденность и порочащих величие былого кинематографа.
Позади кафе находилось невысокое приземистое здание из нарочито грубо обработанного гранита, основательное, крепкое, аккуратно сложенное, с четкими, как складки на отутюженной одежде, прямыми линиями, но Дагни вспомнился как мимолетное видение небоскреб, вознесшийся среди клубов чикагского тумана — небоскреб, на котором некогда красовалась гигантская надпись, ныне куда более скромная, перекочевавшая на служившую вывеской сосновую доску: «Банк Маллигана».
Проезжая мимо, Голт замедлил ход, словно выражая тем самым свое почтение.
Затем появилось небольшое кирпичное строение с надписью «Монетный двор Маллигана».
— Монетный двор? — удивилась Дагни. — Зачем он Мидасу?
Голт молча полез в карман и опустил ей в ладонь две монетки. Это были миниатюрные диски сверкающего золота, величиной меньше цента; таких не было в обращении со времен Ната Таггерта: на одной стороне было изображение головы статуи Свободы, на другой — надпись: «Соединенные Штаты Америки. Один доллар»; даты говорили о том, что монетам уже два года.
— Здесь мы пользуемся этими деньгами, — сказал Голт. — Их чеканит Мидас Маллиган.
— Но… кто дал ему такие полномочия?
— Это указано на монетах. С обеих сторон.
— А центы у вас какие?
— Маллиган чеканит и мелкую монету, из серебра. Другой валюты в этой долине мы не признаем. Здесь в ходу только реальная ценность.
Дагни еще раз взглянула на монетки.
— Они похожи… на нечто из времен пионеров.
Голт указал на долину:
— А мы и есть пионеры.