Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод)
Шрифт:
На площадях Нью-Йорка ко дню этой речи устанавливали общественные громкоговорители, и они ежечасно разражались хриплыми звуками при бое далеких часов, над усталым шумом уличного движения, над головами убогих толп раздавался громкий, механический крик встревоженного голоса: «Слушайте двадцать второго ноября доклад мистера Томпсона о всемирном кризисе!» Этот крик раскатывался в холодном воздухе и замирал среди окутанных туманом крыш, под пустой страницей календаря без даты.
Во второй половине дня двадцать второго ноября Джеймс Таггерт сообщил Дагни,
— В Вашингтоне? — удивленно спросила она, взглянув на часики.
— Знаешь, должен сказать, что ты не читала газет, не следила за важными событиями. Неужели не знаешь, что мистер Томпсон будет вести передачу из Нью-Йорка? Он приехал сюда, чтобы посоветоваться с ведущими промышленниками, а также с рабочими, учеными, людьми умственного труда и лучшими представителями из руководства страны. Он попросил, чтобы я привез тебя на совещание.
— Где оно будет проходить?
— В радиостудии.
— Они не ждут, что я выступлю в эфире с поддержкой их политики, а?
— Не беспокойся, тебя близко не подпустят к микрофону! Они просто хотят узнать твое мнение, и мы не можем отказаться в минуту национального кризиса, особенно если приглашение исходит от мистера Томпсона!
Джеймс говорил раздраженно, избегая ее взгляда.
— Когда начнется совещание?
— В половине восьмого.
— Немного времени для совещания по критическому положению страны, а?
— Мистер Томпсон — очень занятой человек. Пожалуйста, не спорь, не создавай трудностей, я не понимаю, что тебе…
— Хорошо, — равнодушно ответила Дагни. — Поеду, — и добавила под влиянием чувства, которое вызвало бы у нее нежелание появиться на совещании гангстеров без свидетеля:
— Но возьму с собой Эдди Уиллерса.
Джеймс нахмурился, задумался на секунду с выражением, скорее, досады, чем беспокойства.
— Ну, бери, если хочешь, — сказал он, пожав плечами.
Дагни вошла в студию, с одной стороны ее сопровождал Джеймс Таггерт как полицейский, с другой — Эдди Уиллерс как телохранитель. Лицо Таггерта было обиженным, напряженным, Уиллерса — покорным, однако удивленным и любопытным. В углу просторного, тускло освещенного помещения стояла декорация из клееного картона, напоминающая нечто среднее между величественной гостиной и скромным кабинетом. Студию заполнял полукруг пустых кресел, словно здесь готовили фотосъемку для семейного альбома, микрофоны болтались, как леска с наживкой, на концах длинных шестов, сооруженных для работы между кресел.
Лучшие люди из руководства страны, стоявшие группами, явно нервничали и напоминали участников распродажи остатков в обанкротившемся магазине: Дагни увидела Уэсли Моуча, Юджина Лоусона, Чика Моррисона, Тинки Холлоуэя, доктора Флойда Ферриса, доктора Саймона Притчетта, Мамочку Чалмерс, Фреда Киннана и жалкую горсточку бизнесменов, среди которых полуиспуганный-полупольщенный мистер Моуэн из «Эмелгемейтед свитч энд сигнл компани» был, как ни странно, намерен
На миг ее потряс вид доктора Роберта Стэдлера. Дагни понятия не имела, что лицо может так быстро постареть всего за год: впечатление неистощимой энергии, мальчишеской пылкости исчезло, оставались только морщины презрительной горечи. Он стоял один, в отдалении от прочих, и она поймала его взгляд в тот момент, когда входила. У него был вид человека, внезапно застигнутого женой в публичном доме: то было выражение чувства вины, переходящее в ненависть. Потом она заметила, как Роберт Стэдлер отвернулся, будто не видел ее, словно отказ видеть ее мог уничтожить факт присутствия ее здесь.
Мистер Томпсон расхаживал между группами, рявкая на тех, кто случайно попадался на пути, с неугомонным видом человека действия, питающего презрение к обязанности произносить речи. Он держал пачку машинописных страниц, словно узел старого тряпья, который нужно выбросить.
Джеймс Таггерт подошел к нему и произнес неуверенно и громко:
— Мистер Томпсон, позвольте представить вам мою сестру, мисс Дагни Таггерт.
— Очень хорошо, что вы приехали, мисс Таггерт, — произнес мистер Томпсон, пожимая ей руку, как будто она была избирательницей, фамилию которой он слышит впервые, и бодро отошел.
— Ну, и где же совещание, Джим? — спросила она и взглянула на стенные часы: на большом белом циферблате черная стрелка отрезала минуты, словно нож, двигаясь к восьми часам.
— Ничего не могу поделать! Не я здесь распоряжаюсь! — ответил Джеймс отрывисто.
Эдди Уиллерс взглянул на нее с горестно-терпеливым удивлением и подошел поближе. По радиоприемнику звучала программа военных маршей из другой студии, приглушая обрывки нервозных голосов, торопливые, бесцельные шаги, скрип оборудования, которое монтировали вместе с декорацией гостиной.
— Оставайтесь на нашей программе, чтобы услышать доклад мистера Томпсона о всемирном кризисе в восемь часов! — раздался из приемника воинственный голос диктора, когда минутная стрелка на циферблате дошла до цифры девять.
— Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, ребята! — отрывисто сказал мистер Томпсон, когда из приемника зазвучал очередной марш.
Без десяти восемь Чик Моррисон, Укрепитель духа, казавшийся распорядителем, выкрикнул:
— Так, мальчики и девочки, занимаем свои места! — и указал пачкой почтовой бумаги на залитый светом полукруг кресел.
Мистер Томпсон грузно опустился в центральное кресло с таким видом, будто спешил занять свободное место в метро.
Помощники Чика Моррисона погнали толпу к освещенному полукругу.
— Счастливая семья, — объяснил Чик Моррисон, — страна должна увидеть нас большой, единой, счастливой… Что там с этой штукой? — Музыка внезапно оборвалась, издав легкий треск, на середине музыкальной фразы. Было без девяти восемь. Он пожал плечами и продолжал: —…счастливой семьей. Поторапливайтесь, мальчики. Первым делом снимите мистера Томпсона крупным планом.