Атлант расправил плечи. Книга 2
Шрифт:
— Когда вы в последний раз ели? — спросила Дэгни.
— Вчера, — ответил он и добавил: — Кажется.
Она позвонила проводнику и заказала ужин на двоих. Бродяга молча наблюдал за ней, но, когда проводник ушел, попытался поблагодарить ее:
— Я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности, мэм.
Она улыбнулась:
— Какие неприятности?
— Вы ведь путешествуете с одним из этих железнодорожных магнатов, да?
— Нет, одна.
— Тогда вы жена одного из них?
— Нет.
— А…
Она увидела,
— Нет, и не то, что вы подумали. Видите ли, я одна из тех самых магнатов. Меня зовут Дэгни Таггарт, и я работаю на этой железной дороге.
— О… по-моему, я что-то слышал о вас, мэм, в былые времена. — Было трудно сказать, что для него значило «былые времена», — месяц, год или какой-то другой отрезок времени, прошедший с тех пор, как он махнул на себя рукой. Он смотрел на нее с интересом, обращенным в прошлое, словно вспоминая, что существовало время, когда он счел бы ее достойной внимания личностью. — Вы та самая дама, которая управляла железной дорогой, — сказал он.
— Да, — ответила она, — управляла.
Он не выказал ни малейшего удивления тем, что она захотела помочь ему. У него был такой вид, будто он встретил на своем веку столько жестокости, что отказался от попытки что-то понять, чему-то поверить, чего-то ожидать.
— Где вы сели в поезд?
— Еще на главной станции, мэм. Ваша дверь была не заперта. — Он добавил: — Я думал, что здесь меня никто не заметит, потому что это персональный вагон.
— Куда вы едете?
— Не знаю. — Затем, поняв, что это могло прозвучать как мольба о жалости, он добавил: — Пожалуй, я просто хотел ехать без остановок, пока не увижу место, которое сулит хоть какой-то шанс найти работу. — Таким образом он попытался принять ответственность за свою судьбу на себя, а не перекладывать бремя своей неприкаянности на ее плечи — попытка, относящаяся к тому же ряду, что и забота о чистоте воротничка.
— Какую работу вы ищете?
— Люди больше не ищут конкретную работу, мэм, — спокойно ответил он. — Они ищут просто работу.
— А какое место вы надеялись найти?
— Ну… ну, такое, где есть заводы, я думаю.
— А вы не ошиблись направлением? Заводы и фабрики на Востоке.
— Нет, — уверенно ответил он. — На Востоке слишком много народу. За заводами слишком тщательно наблюдают. Я подумал, что, может быть, где-нибудь есть место получше, где народу поменьше, да и надзора тоже.
— А, так вы бежите? Беглец от правосудия?
— Не в том смысле, как в прежние времена. Но сейчас дела обстоят так, что я думаю, вы правы. Я хочу работать.
— Что вы имеете в виду?
— На Востоке нет работы. И никто не может дать работу, даже если у него есть работа, а то мигом угодит в тюрьму. За всеми следят. Работу можно получить только
— Где вы работали в последний раз?
— Шесть месяцев болтался по стране, нет, больше, пожалуй, около года. Уже трудно сказать, но чаще всего это была поденная работа, обычно на фермах. Но сейчас и это становится бессмысленным. Я знаю, как смотрят фермеры, им тяжело видеть голодного человека, но они сами на грани голода, у них нет работы, нет пищи, а то, что им удается сохранить, отбирают если не налоговые инспекторы, то бандиты; знаете, по всей стране орудуют банды, как они говорят, дезертиров.
— Вы думаете, на Западе лучше?
— Нет, не думаю.
— Тогда зачем вы туда едете?
— Потому что никогда прежде не пытался сделать это. Это последнее, что осталось. Куда-то ехать. Просто не останавливаться… Знаете, — неожиданно добавил он, — я не думаю, что из этого что-то выйдет. Но на Востоке, кроме как сидеть под забором и дожидаться смерти, делать нечего. Думаю, что был бы не против, я имею в виду умереть. Я знаю, это было бы намного легче. Просто я уверен, что сидеть и ждать смерти, ничего не предпринимая, — большой грех.
Ей вдруг вспомнились испорченные колледжем тунеядцы, которые с тошнотворным видом праведников произносили шаблонные фразы о том, как они пекутся о всеобщем благосостоянии. Последние слова бродяги были одним из самых нравственных изречений, которые ей доводилось слышать, но он не знал об этом, он произнес это равнодушно, понуро, просто и сухо, как что-то обыденное.
— Откуда вы родом?
— Из Висконсина, — ответил он.
Официант принес ужин. Он установил столик и вежливо пододвинул к нему два стула, не показывая вида, что удивлен происходящим.
Дэгни посмотрела на стол и подумала о величии мира, в котором люди могли пользоваться накрахмаленными салфетками, а кубики льда звенели, и все это предлагалось путешествующим вместе с пищей всего за несколько долларов. Она подумала, что это далекое эхо того времени, когда забота о поддержании своей жизни еще не считалась преступлением, а чтобы получить пищу, не нужно было играть со смертью. Но это эхо должно было скоро исчезнуть, подобно бензоколонке, которую она видела на краю надвигающихся джунглей.
Она заметила, что бродяга, у которого не было сил стоять на ногах, еще не потерял уважения к разложенным перед ним предметам. Он не набросился на еду, он старался все делать медленно: развернул салфетку, взял вилку одновременно с ней, и, хотя его руки дрожали, он знал, что именно так должен вести себя мужчина, в какие бы унизительные условия он ни был поставлен.
— Где вы работали — в прежние времена? — спросила она, когда официант ушел. — На заводе?
— Да, мэм.
— По какой специальности?