Атлант расправил плечи. Книга 2

Рэнд Айн

Его толкали со всех сторон. Он улыбался в ответ на улыбки, на неистовый, почти трагический восторг лиц; в его улыбке была печаль.

— Благослови вас Господь, мистер Реардэн! — сказала пожилая женщина в небрежно накинутой на голову шали. — Вы можете спасти нас, мистер Реардэн? Они поедают нас заживо, и бесполезно кого-то дурачить, будто они воюют только с богатыми. Вы знаете, что происходит с нами?

— Послушайте, мистер Реардэн, — сказал мужчина, похожий на заводского рабочего, — богатые продают нас с потрохами. Передайте этим состоятельным ублюдкам, которые так

озабочены раздачей всего подряд, что, раздаривая свои богатства, они продают шкуру с наших хребтов.

— Я знаю, — произнес Реардэн.

Вина — на нас, думал он. Если мы, будучи движущей силой, кормильцами, благодетелями человечества, позволяем, чтобы нас клеймили, как злодеев, и молча несем наказание за наши добродетели — на торжество какого «добра» мы рассчитываем?

Реардэн взглянул на окружающих его людей. Сегодня эти люди приветствовали его громкими возгласами; точно так же они приветствовали его, стоя вдоль железнодорожного полотна линии Джона Галта. Но завтра они потребуют новых указов от Висли Мауча и программ бесплатного жилья от Орена Бойла, и балки Бойла обрушатся на их головы. Они будут этого требовать, им втолкуют, чтобы они забыли, как забывают свои проступки, что Хэнк Реардэн вызвал у них крики одобрения.

Почему люди готовы отречься от лучших мгновений в их жизни, как от греховных? Почему они предают лучшее в себе? Что заставило их поверить, будто земля — царство зла, а безысходность — их судьба. Реардэн не мог определить причину, но знал, что она должна быть названа. Он ощущал это как огромный знак вопроса в зале суда; и теперь его долгом было ответить.

Вот приговор, вынесенный ему судом: выяснить, какая идея, простая, доступная самому незамысловатому человеку, заставила человечество принять учение, ведущее его к самоуничтожению.

— Хэнк, я больше не буду считать это безнадежным — никогда, — сказала Дэгни вечером после суда, — меня никогда не заставят бросить работу. Ты доказал, что справедливость в конце концов побеждает. — Она немного помолчала и добавила: — Если знаешь, что такое справедливость.

Лилиан сказала ему на следующий день за ужином:

— Итак, ты выиграл? — Ее голос звучал неопределенно; она ничего не добавила; она изучала его, словно разгадывая загадку.

Наш Нянь спросил Реардэна на заводе:

— Мистер Реардэн, что такое моральный принцип?

— То, от чего много неприятностей.

Парень нахмурился, потом пожал плечами и, смеясь, произнес:

— Черт, это было чудесное шоу! Какую взбучку вы им задали, мистер Реардэн! Я не отходил от радио и стонал от смеха.

— Откуда ты знаешь, что это была взбучка?

— Но ведь была?

— Ты уверен?

— Уверен.

— То, что заставляет тебя быть уверенным, и есть моральный принцип.

Газеты молчали. После особого внимания, которое они уделили этому делу, газетчики вели себя так, словно процесс не заслуживал упоминания. На последних страницах печатались краткие отчеты, составленные в таких общих словах, что нельзя было обнаружить и намека на какие-либо неувязки.

Бизнесмены, с которыми Реардэн встречался,

казалось, избегали говорить о суде. Некоторые вообще отворачивались с негодующим видом, словно боялись, что даже взгляд на него может быть истолкован как определенная позиция. Другие высказывались:

— По-моему, Реардэн, это было крайне неблагоразумно с твоей стороны.

— …мне кажется, сейчас не время наживать врагов.

— …мы не можем позволить себе вызывать негодование.

— Чье негодование? — спросил Реардэн.

— Не думаю, что правительству это понравится.

— Ты видел последствия этого.

— Не знаю… Народ не одобрит это, все идет к взрыву негодования.

— Ты видел, как народ принял это.

— Ну не знаю… Мы так стараемся не подавать никакого повода для обвинений в эгоизме, а ты дал козыри в руки врагу.

— Может быть, ты согласен с врагом, что не имеешь права на свои доходы и собственность?

— Нет, конечно, нет, но зачем же кидаться в крайности? Всегда есть золотая середина.

— Золотая середина между вами и вашими убийцами?

— Ну зачем так выражаться?

— То, что я сказал на суде, верно или нет?

— Это будут неправильно цитировать и превратно истолковывать.

— Верно или нет?

— Народ слишком туп, чтобы решать такие вопросы.

— Верно или нет?

— Не время хвастаться богатством, когда простой народ гибнет от голода. Это лишь подстрекает их отнимать все подряд.

— А признавая, что у тебя нет прав на свое состояние, а у них есть, ты удержишь их?

— Ну, не знаю…

— Мне не нравится твое выступление в суде, — сказал другой бизнесмен, — пожалуй, я с тобой не согласен. Что касается меня, я горжусь, что работаю на благо общества, а не только ради личной выгоды. Мне приятно думать, что я не просто зарабатываю на трехразовое питание и лимузин «хэммонд».

— И мне не нравится идея упразднения указов и контроля, — сказал еще один. — Они, конечно, переусердствовали, но чтобы вообще никакого контроля? Я не согласен с этим. Мне кажется, определенный контроль необходим. Для блага общества.

— Прошу прощения, господа, — произнес Реардэн, — за то, что вынужден спасать ваши чертовы шкуры вместе со своей.

Группа бизнесменов во главе с мистером Моуэном никак не отреагировала на процесс. Но неделей позже они шумно объявили, что вложили деньги в строительство игровых площадок для детей безработных.

Бертрам Скаддер не упомянул о суде в своей рубрике. Но через десять дней среди перепевов прочих слухов и сплетен заявил: «Кое-что об отношении общества к Хэнку Реардэну понятно из того, что из представителей всех социальных групп самым непопулярным он оказался среди своих же коллег-бизнесменов. Даже самые хищные акулы считают, что он, с его аборигенскими ухватками, зашел слишком далеко».

Декабрьским предрождественским вечером, когда улицы за окном, как забитое горло, выхаркивали автомобильные гудки, Реардэн сидел в своем номере в отеле «Вэйн-Фолкленд», сражаясь с более опасным противником, чем усталость и страх, — отвращением при мысли о необходимости иметь дело с людьми.