«Атлантида» вышла в океан
Шрифт:
Большинство австралийских газет обвиняет во всем Даусона. Маккензи привлек его к суду за злоупотребление доверием. Даусона в тот же вечер арестовали, но кто-то (неизвестно кто!) внес за него огромный залог, под который его выпустили.
Маккензи, как он сообщил журналистам, очень сожалеет о заблуждении, в которое впали члены группы, обвинив его в неблаговидных поступках, и надеется, что оно скоро
Вудвард лежит в тяжелом состоянии. Общая тенденция здешних газет — замять скандал.
Мне, честно говоря, все это порядком надоело. Все же нервы в напряжении. Нас кое-какие газеты поливают помоями и даже видят во всем этом деле «происки Москвы».
Левер летит с нами завтра. Он вместе со Шмелевым сделает в Женеве отчет об экспедиции. А Холмер улетел сегодня к себе в США. Он мрачный, у него какие-то неприятности в университете, газеты что-то пишут о нем плохое. Не знаю, в чем дело, он не рассказывал. Перед отъездом, правда, зашел проститься. Человек он сухой, но тут растрогался. Пожал Михаилу Михайловичу руку и сказал:
— Прощайте, Шмелев, и спасибо вам.
— За что ж «спасибо», Холмер? И почему «прощайте»? Мы еще увидимся с вами.
— Посмотрим,— пробормотал Холмер,— может быть, меня и не пошлют больше никуда. Все бывает. А спасибо вам за то, что помогли кое в чем разобраться. Если б ученые всей земли были такими, как вы, Шмелев, было бы неплохо. Да, неплохо...
Еще раз пожал нам всем руки и ушел.
После отъезда Холмера Михаил Михайлович и Левер заперлись — утрясают детали отчета, а я вот пишу тебе письмо.
Да, это путешествие для меня было не просто странствием по морям и океанам. Это было путешествие в жизнь.
Когда видишь новое, зрение обостряется, а когда находишься за рубежом, далеко от привычного, ясного и в деталях знакомого, оно обостряется вдвойне. И многое, на что раньше не обращал внимания, здесь поражает, наводит на размышления.
Все-таки самый интересный объект для изучения — это человек. По сравнению с ним самая совершенная космическая лаборатория, самый фантастический электронный мозг выглядят примитивно.
Я уже писал
От Маккензи чего-либо хорошего и ожидать было трудно. Что для него наука? Он не то что науку, родных детей не пожалел ради бизнеса.
Иное дело Левер пли Холмер. Они настоящие ученые, каждый со своей сложной судьбой.
А французская журналистка? Кто она? Почему исчезла? Мы договорились с ней в день приезда встретиться на палубе. Я пришел, ждал-ждал, а ее нет. Так и не дождался. И когда на берег сходили, не видел. Думал, позвонит хоть в Мельбурне, особенно когда весь этот скандал разразился. Нет, как в воду канула...
Я соврал бы тебе, если б сказал, что это оставило меня равнодушным.
Не знаю, как тебе объяснить, я привязался к ней. Да, да, это так. Она для меня стала объектом размышлений, раздумий. К сожалению, горьких раздумий.
Наверное, я еще встречу эту женщину. И тогда прямо спрошу ее обо всем, И ей придется дать тогда ясный ответ. Мне, да, может быть, и себе...
Рано или поздно каждый должен дать ясный ответ на любой вопрос, который ставит перед ним жизнь. Чего бы ему это ни стоило.
Этого путешествия я никогда не забуду. Многому я научился, но еще очень многому придется учиться. Учиться у таких людей, как Михаил Михайлович. И знаешь, что я тебе скажу, у таких, как Маккензи, тоже! У Михаила Михайловича — каким надо быть. А у Маккензи — с какими надо уметь бороться.
И потом, я устал здесь от тоски. Ты даже не представляешь, что значит быть без дома столько времени! Нет, ты не думай, я и дальше с удовольствием буду мотаться в заграничные командировки,— это, будь здоров, как интересно! Но надолго — слуга покорный!
Итак, до скорой встречи с тобой и Зойкой, моей... кем же она мне приходится, жена брата? А? Хотел вам на свадьбу в подарок привезти попугая. Боюсь, не довезу.
Если б ты знал, Андрейка, как я хочу домой!..