Атлантида. Часть I: Дисперсия
Шрифт:
Я встал поближе к стене и стал прислушиваться. Не прошло и пары минут, как подначиваемый ударами кирки выразительный низкий голос полностью меня заворожил. Мне показалось, что я родился, зная эту мелодию и эти слова, настолько эта песня была близка духу, окутавшему наш остров!
– Я родился однажды во время грозы,
Из мяса и крови - соленой воды.
Солнце палило, кирка ждала:
Я взялся за работу, не жалея себя.
Работай день и ночь, греби, пока можешь:
Ты выиграл день жизни, но не стал моложе.
О, море, не зови меня, ведь я не приду!
Я продал душу
Дослушав последнюю строчку припева, я понял, то во что бы то ни стало должен познакомиться с певцом и выучить песню наизусть.
Стена, за которой звучала песня, показалась мне достаточно крепкой, чтобы вскарабкаться по ней и спуститься на другую сторону.
Я быстро влез наверх, цепляясь за выступающие из груды мусора предметы. Оказавшись на стене, я обнаружил тонкую нить, на которой весели выцветшие тряпочки, которые когда-то были зелеными. Похоже на ограду, про которую говорил Карпуша. Он сказал, что если я выйду за зеленые флажки, меня побьют... Наверное, безопаснее будет сначала поговорить с певцом из вражеского лагеря, а потом уже жать ему руку за отличное исполнение.
Я осмотрелся и обнаружил, что вокруг нет никого, кроме почти голого чернокожего старика. Он был тощий, одни кожа да кости, и из самых разных мест его блестящего черного тела выглядывали белоснежные кучеряшки.
Не разгибая своей натруженной костлявой спины, он бил киркой по огромному камню.
– Эй!
– крикнул я, решив, что раз здесь только один старик, то бояться мне нечего.
Услышав меня, мужчина довольно ловко для своего возраста выпрямился и резко обернулся, пронзив меня жутким взглядом бирюзовых глаз без зрачков. От изумления я чуть не вскрикнул: этот человек вдруг показался мне каким-то страшилищем, нелюдем, который мог наброситься на меня... Эти неестественно ловкие движения, жуткие глаза...
Я почувствовал, что начинаю падать, и покрепче схватился за стену.
Лицо чернокожего старика сморщилось, став похожим на сушеный гриб. Он брезгливо выпятил губу.
– Чего тебе, малек?
– спросил он вполне человеческим голосом. У него было необычное, "круглое" произношение, как у многих чернокожих. Это меня приободрило. По крайней мере, хотя бы в этом он походил на тех людей, к которым я привык на остове.
– Потрясающая песня!
– сказал я, набравшись храбрости.
– Где вы ее слышали?
– Здесь ее все поют, - ответил старик. Взгляд его стал дружелюбнее после моей похвалы.
– Но придумал ее я сам много лет назад.
– Научите меня?
– А почему бы и нет?
– Я могу спуститься?
– А что нет-то?
– Мне сказали, по вашим правилам нельзя переходить границы...
– Но ты уже перешел, разве нет?
– Возможно.
Я спрыгнул со стены и подошел к необычному старику. Вблизи я заметил, что зрачки у него все же есть, маленькие и незаметные. Видимо, он такой же, как и любой другой чернокожий старик, а его жуткие глаза - это все та дрянь, отходы, с которыми он работает.
– Найди себе кирку, малек, - велел мне он.
– Эту песню нельзя учить, не работая. Старая Луна научит тебя петь и работать с морскими камнями!
Я отыскал в хламе кирку, которая будто дожидалась меня, снял маску и стал вместе со своим новым знакомым молотить по огромному камню, откалывая от его скорлупы черные куски.
После пары-тройки ударов
Впервые с тех пор, как меня схватили стражники, я почувствовал себя живым.
После нескольких часов работы, когда песня уже прочно сидела в моей голове, а мои мышцы гудели от напряжения, черная скорлупа слезла с камня. Оказалось, что внутри была бирюзовая сердцевина, напоминающая по цвету морскую воду, ту, которую можно встретить у белоснежного песчаного берега.
– Вот она, паршивка! Я-то думал, побольше будет!
– крикнул старик, погладив камень морщинистой рукой.
– Ну, ничего, тоже добрый улов. Пошли, поможешь мне дотащить ее, малек.
– Разве мне можно ходить в чужой лагерь? Мне говорили, что это опасно... что вы не любите чужаков.
– Это и вправду опасно, но первый раз новичку можно простить, - старик хитро мне подмигнул, заворачивая камень в прочную ткань. Взявшись за разные концы получившегося кокона, мы потащили его в сторону места, где, как я понял, собиралась стая старика.
– Эти хитрые ублюдки хотят, чтобы мы работали разобща, придумали свои пайки, чтобы за глоток настойки мы избегали друг друга. Понимаешь, о чем я?
– Честно говоря, нет. Я вообще не знаю, как тут все устроено.
– И про цветные стаи не знаешь?
– старик удивленно на меня покосился. Я помотал головой.
– Эк тебя! Что ж, тогда я тебе расскажу. У жителей Огузка есть приказ, работать только на своих участках, небольшими группами. Нас семь стай: Зеленые, Синие, Желтые, Красные, Фиолетовые, Оранжевые и Голубые. Одна стая не должна общаться с другой, понимаешь? Если прознают, что кто-то говорил с другой стаей, лишат дневной еды всех. Это все потому, что они боятся, как бы мы не объединились и не стали диктовать им свои условия.
– Условия?
– я улыбнулся.
– Да в одном серьезном патруле больше стражников, чем людей на Огузке! Да и что люди? Те, что работают у зеленых, даже друг с другом не разговаривают, а их всего пятнадцать.
– Потому что среди зеленых те, кто пил слишком много морской воды и курил подгнившие грибы. Эти долго не живут, - сказал старик. Усмешка не сходила с его лица.
– Нас вот, голубых, шестьдесят человек - мы воры и держимся дружно, не давая друг другу пропасть. Желтых больше сотни, они ученые, попавшие в изгнание, и надо видеть, как роскошно они устроились! Они даже воду сами добывают. Оранжевых, верующих, наберется больше полтысячи, а эти ребята почти бессмертны. Поговаривают, красных, убийц, и того больше. Нас много, уж поверь старой Луне. Я тут с четырнадцати лет, работал, когда на Огузке не стояло и трех сотен хижин. А сейчас что? По величине мы выросли почти как половина остова, и с каждым годом растем еще. Нас много, малек, и эти акулы нас боятся, что бы тебе ни говорили.
– В голове не укладывается!
– воскликнул я.
– Выходит, деление на цвета - деление по преступлению? Я думал, это просто так... Получается, что со мной вышла ошибка. Если зеленые - это полуживые торчки, то почему я с ними? Меня должны были определить к синим!
– Особо идейных к синим никогда не отправляют: с ними и так много проблем, - объяснил старик.
– А среди зеленых такие идейники быстро загибаются. Им поставляют особые грибы, дыша которыми, они совсем теряются, хотя работать они еще долго могут.