Атомная крепость
Шрифт:
Америка – предел затаенных мечтаний, – вот она! Каждый в ней может быть президентом, банкиром. Неожиданно – и весьма скоро! – эта сказочная Америка куда-то исчезла, вроде ее никогда и не было, и инженер Можайцев почувствовал себя то ли в пустыне, то ли в джунглях: у него не было ни денег, ни работы, ни друзей, никакой поддержки, и до него никому не было никакого дела; у него же не было капитала, он всего-навсего нищий да к тому же беглец из родной страны, изгой. Здесь каждый норовил выжать из него побольше и уплатить ему поменьше. И не к кому было обратиться за помощью и некому жаловаться… Вот когда обиды и
Вадим получил диплом инженера, в этом он пошел по стопам отца. Моральное состояние семьи, образ жизни отца, неосознанные горе и обида неизвестно на кого и за что – рано отравили Вадима, он тоже стал пить, и все больше. Жизнь его пошла кувырком. Но как ни поносил отец Советскую власть – ненависти к родине Вадим Можайцев в себе не чувствовал. Ни ненависти, ни любви – ничего. Так продолжалось годы, до переезда в Брайт-ривер, до похищения ребенка, до задушевных бесед с Шольцем. И однажды – он и сам не мог бы сказать, когда именно, – понял, что и у него есть своя подлинная родина. Тогда он решил бежать от Прайса, захватив с собой свои материалы, над которыми трудился в течение последних нескольких лет, – не хотел являться на родину как блудный сын. Вот они – материалы, в этом большом портфеле из желтой кожи.
Он, конечно, не герой, но в Россию вернется, и не с пустыми руками, чтобы там знали о делах Прайса.
Очнувшись от волновавших его дум, Можайцев поднял голову – на пороге стоял Шольц.
При виде друга Можайцев преобразился. Нездоровье и апатия, которым он был подвержен в течение своего пребывания в горной гостинице, были забыты. Он быстро двигался по номеру, собирая вещи, – надо было немедленно отправляться в Осло, а оттуда на родину. Минута, когда он вступит на советскую землю, казалось ему, стала близкой.
– Ты вряд ли можешь представить себе, Генрих, как глубоко я благодарен тебе за все, за все… Если бы не ты, я опустился бы и погиб там, на Брайт-ривер… Ты вдохнул в меня веру в возможность вернуться к моему народу…
Генрих Шольц, довольный, посмеивался.
– Я хотел, чтобы талантливый инженер Вадим Можайцев работал не на Прайса, а для своей родины, – говорил он. – Твои установки нужны человечеству, однако если бы я не убедил тебя в том, что они необходимы русским, ты ведь никогда не завершил бы свою работу, как бы Прайс ни бесился. Разве не так?
– Конечно, так.
– Вот видишь! Мне просто было противно смотреть, как Прайс обкрадывает твой мозг. Американцы без конца кичатся своими атомными и водородными бомбами, но эти бомбы, как ты знаешь, были в основном сделаны не американцами. Канадец Демпстер, итальянец Ферми, немцы Эйнштейн, Ган, Штрассман, датчанин Нильс Бор, венгры Вигнер, Сциллард и Теддер… Над созданием космических ракет для американских ВВС трудится мой соотечественник фон Браун, главный конструктор гитлеровских «фау»… Я решил не допустить, чтобы список гениальных ученых – да, да, ты, Вадим, – гений в технике, поверь мне… Так вот,
Можайцев с чувством пожал Шольцу руку. Шольц посмотрел на часы.
– Я предложил бы немного прогуляться, – сказал он. – Полагаю, свежий воздух тебе не повредит?
– Конечно, нет.
– В таком случае пройдемся. Здесь в этом помещении я чувствую себя что-то неуютно.
– Хорошо, идем. – Можайцев уже надевал пальто.
– А портфель? Где же твой портфель с материалами? Его нельзя оставлять тут.
– Не беспокойся, я не расстаюсь с ним.
С моря дул по-весеннему свежий ветер. Можайцев зябко поежился. Пошли по тропинке вдоль бухты. Вокруг не было ни души. Тишина нарушалась лишь писком чаек над морем.
Можайцев сказал:
– Ты что-то хотел сказать мне? Слушаю тебя.
– Годдарт здесь.
– Что-о? Откуда тебе это известно? Ты видел его?
Шольц улыбнулся неопытности приятеля.
– Ты не спросил меня, дорогой герр Можайцев, почему я задержался, так долго не приезжал к тебе, – сказал он шутливо и в то же время с укоризной, – теперь можешь не спрашивать, сам скажу… Харвуд установил за мной слежку. Впрочем, я это предвидел еще до отъезда из Брайт-ривер. Они следили за каждым моим шагом, особенно после того, как Бодо Крюгер сообщил мне, что ты благополучно добрался сюда. Тогда по телефону Крюгер не сказал точно, где именно ты находишься… Но Харвуд отлично знал, что рано или поздно я опять брошусь выручать тебя. Понимаешь, в каком положении я очутился?
Можайцев внимательно слушал. В его глазах, скрытых за большими стеклами очков в золотой оправе, появилось выражение неистового гнева затравленного человека.
– Ты зря не приезжал, – произнес он сквозь зубы, – мне теперь не страшны ни Харвуд, ни наш тюремщик из Брайт-ривер – Годдарт.
Шольц пристально посмотрел на товарища.
– Не теряй чувства осторожности, – заметил он. – Остались считанные дни, и ты будешь в России. А до того будь начеку. Годдарт – один из опытнейших разведчиков Харвуда. К тебе его приставили не случайно: Годдарт отлично знает Советский Союз и не хуже тебя, абсолютно без акцента говорит по-русски.
Можайцев был искренне изумлен. Деловым тоном Шольц продолжал:
– Все годы прошлой войны Годдарт провел на советской территории.
– Что он там делал?
Шольц как-то странно ухмыльнулся.
– Сотрудничал с гестапо, выдавая себя то за немца, то за поляка, а при случае превращался в русского партизана.
– Понимаю… – медленно произнес Можайцев, сжимая кулаки.
Шольц продолжал:
– Я должен был соблюдать крайнюю осторожность: появись тут Годдарт до меня, он мог бы просто пристрелить тебя.
– Если этот негодяй попадется мне – я задушу его, – глухо сказал Можайцев, – рассчитаюсь сполна за все.
– Ты имеешь в виду похищение твоего сына? – осторожно осведомился немец.
– Да. Удивительно – как это я раньше не понял, что и это преступление – дело рук Харвуда и Годдарта… Таким путем они хотели держать меня в повиновении.
– Н-не знаю… – неопределенно пожал плечами Шольц.
Можайцев повернул обратно. Шольц с решительным видом встал на его пути.
– Ты с ума сошел?