Атомные уходят по тревоге
Шрифт:
Лодка уже второй день стояла на воде, а необъяснимая сила тянула людей после смены сюда, к пирсу. Подходили поодиночке, группами. Рассаживались на ящиках, бухтах тросов. Пускалась вкруговую пачка «Беломора», и сам собой рождался степенный корабельный разговор.
Для каждого из них, построивших десятки больших и малых судов сам по себе новый корабль был столь же заурядным явлением, как для бондаря бочка или кузнеца поковка. Но с «этой» было связано столько легенд, предположений и споров!..
— Лодка
— А как, по-твоему, она должна стоять. Изрыгать дым и пламя?
— Все это так. Здесь-то она тихая. А вот как в море себя поведет?
— Ты в чем-нибудь сомневаешься?
— Не сомневаюсь, но дело-то новое, опыта — никакого. Накладки могут быть.
— Ликвидируют.
— Оно, конечно, так, только я бы раньше времени не веселился. Когда я служил на «щуке» — а мы только что приняли ее от завода, — знаешь, сколько мелочей на ходовых пришлось доводить! Проект «щуки» был уже серийным. А здесь — первенец.
— Это еще не доказательство. Я, например, воевал на «малютках». И тоже был на новой лодке.
— Дай бог…
В этих разговорах незаметно для самих собеседников выявилось любопытнейшее обстоятельство: строили лодки бывшие моряки, принимали их люди, еще вчера стоявшие у станков. Потому и суждения были здесь авторитетно-безапелляционны, и судили обо всем с основательностью истинных знатоков.
Для всех них была бы кощунственной сама мысль, что эта лодка — какие-то определенные проценты плана, который они в зависимости от обстоятельств выполнят или не выполнят. Корабль был продолжением их морских биографий, точно так же, как море — неотторжимым звеном их рабочей судьбы.
Весь этот вроде бы хаотичный поток споров, сомнений, размышлений и категоричных выводов так или иначе доходил до конструктора, главкома и Сорокина, считавших, впрочем, все это дело обычным и закономерным: люди болели одной заботой. К тому же человечество всегда делилось на оптимистов и скептиков, и, чтобы убедить последних, нужны были не слова, а время.
Вечером у пирса было прохладно, и заходящее солнце превращало грязную, с нефтяными пятнами поверхность моря в темное зеркало, высекающее время от времени золотые блики.
До Сорокина, разговаривающего с главкомом, долетели обрывки фраз. За огромными катушками кабеля, сложенными у кирпичного заборчика, спорили:
— А все же опасно на этой штуковине ходить.
— Почему? Все проверено. Конструктор с лодки не вылезает.
— Так-то оно так… Но дело новое. На старых как-то надежней. К тому же, кто его знает: может быть, радиация эта где появится.
— Ерунда. Замеряли уже тысячу раз. Никакой радиации на корабле нет и быть не может.
— А ты что — ученый?..
Теперь уже и главком прислушался к разговору.
— Ученый не ученый, но всякое говорят…
— А ты больше слушай. Бабок, сплетников и вообще подобных «специалистов».
— С тобой говорить невозможно. Я тебе сомнения, а ты лаешься.
— Я
Главком взял Сорокина под руку:
— Слышали?
— Да.
— Ну и что?
— Мало ли что могут болтать. Вы-то сами отлично знаете, что никакой опасности на лодке нет.
— И все же — такие разговоры симптоматичны… Не только у некоторых флотских товарищей нужно менять отношение к атомному флоту… Я сам пойду на первый выход.
— Что вы, товарищ главком! Вам нельзя.
— Это еще почему?
— Мало ли что. Испытания есть испытания… — Сорокин не закончил фразы, расхохотался. — Я, кажется, начинаю сам рассуждать, как тот, — он кивнул в сторону заборчика. — Но не в этом суть. Подвергать себя ненужному риску, даже минимальному, главкому нет абсолютно никакой необходимости. Конструктора не отговоришь — это его детище.
— Нет. Для меня все это решено. Психология у разных людей разная. Кое у кого восприятие жизни своеобразное. Если идет главком, — будут думать такие, — значит, дело надежное.
— Зачем же нам ориентироваться в работе на такие элементы?
— Дело не в этих, как, вы сказали, «элементах». Определенное отношение к атомному подводному флоту, — он подчеркнул, — нужное нам отношение, необходимо утверждать с первых его шагов. У нас нет времени на раскачку, на дискуссии, мы будем иметь мощный атомный подводный флот. Иначе нас с вами следует просто гнать взашей. Иначе нас обойдут… Возвращаться к этому разговору не будем, но я на испытания иду. И точка!..
Ночью лодка отдала швартовы.
На борту находились большая группа ученых во главе с конструктором, главком и Сорокин.
Командир был в неповторимом и не сравнимом ни с кем положении. Все, кто даже отлично изучил механизмы, схемы и приборы атомной, смотрели на него сегодня по-особому.
«Правильно ли я действую, командир?» — спрашивал взгляд трюмного в реакторном отсеке, хотя у этого трюмного все шло нормально. «Ничего или очень плохо?» — читалось в напряженном взоре инженер-механика. Выражение лица у боцмана было такое, будто он вот-вот расплачется.
Командир понимал состояние людей. Он сам сейчас с великим облегчением задал бы каждый из этих вопросов кому-нибудь «повыше». Но «повыше» никого не было. И спрашивать было не у кого. Конструктор мог, конечно, что-нибудь подсказать по части науки. А вот насчет мореходства — здесь сам он, первый командир первой атомной, был наивысшим авторитетом и знатоком. Хотя лодка и находилась в море всего каких-то полчаса, не более.
Неизвестность, пожалуй, худшее, что выпадает на долго первопроходца. Когда знаешь, что тебя ожидает, можешь подготовиться и встретить опасность в лицо, рассчитать силы, противопоставить опасности свою собранность и волю, а главное, психологически хоть в какой-то мере уже пережить то, что потом, пусть в большей степени и дозе, встретит тебя в пути.