Атомные уходят по тревоге
Шрифт:
Примерно через час они всплыли. «Ни в одном море, кажется, моряк так не зависит от ветра и погоды, как в Карском море». — Слова эти неотвязно вертелись в мозгу, и Михайловский не мог вспомнить, где он их вычитал. Кажется, в старой лоции, когда готовился к походу.
Впрочем, лоция не врала: случалось, что и в августе ветра сплошь забивали море льдом. Знаменитый натуралист Карл Бэр назвал Карское «ледяным погребом».
Едва был откинут люк и Михайловский, одетый в теплую черную кожанку с капюшоном, поднялся на рубку, холодный северный ветер чуть
Где-то в туманном мареве на западе остался мощный барьер Новой Земли. Живительные, теплые потоки Гольфстрема не прорываются в Карское, разбиваясь о черные подводные гряды Новой. Полюс, Восточно-Сибирское море, Енисей и Обь гонят сюда ледяной пак, спаивающийся в причудливые поля и торосы.
Кто знает, откуда пришла эта голубая махина, распластавшаяся на палубе лодки. Может быть, от полюса, возможно, от Вайгача.
— Как по-разному складываются судьбы человеческие!
— Ты это к чему? — Михайловский удивленно взглянул на помощника. — На философию потянуло?
— Нет. Вспомнилось разное… Карское исследовали Баренц и Пахтусов, Брусилов и Норденшельд, Русанов и Вилькицкий. Одних люди вспоминают с благодарностью. Памятники им ставят. В школах изучают. А другие…
— А что другие?
— Другие… Например, вице-адмирал царского флота Колчак.
— Тот самый?
— Тот самый. Палач. А в молодости это был способный моряк и гидрограф. Даже сделал попытку разыскать останки экспедиции Толля. Изучал движение льдов в Карском. Кстати, измерил ширину берегового припая в зависимости от глубин.
— И каков же результат?
— В смысле научном — от двух до сорока пяти миль… В политическом это всем известно: расстрелян сибирскими рабочими в 1920 году. До сих пор его поминают не то что добрым словом — проклятиями. Он сам в глазах моряков зачеркнул свое научное и морское прошлое.
— Да, революция обнажила души людей. Сразу стало ясно, у кого какой путь.
Они замолчали, но каждый, видимо, думал об одном и том же, глядя на бесконечные торосистые поля, изрезанные глубокими трещинами: на вид пустынная, никому не нужная равнина. А сколько подвижничества, трагедий, истоков самых разных человечески судеб здесь, где люди не раз и не два мерялись силой с Арктикой.
Думаю рассказать ребятам об истории Карского. Кстати, в Морской библиотеке нашел я любопытный древний акт. Описывается в нем плавание по Карскому морю где-то около 1584 года.
— И что же?
— А вот послушай. — Помощник вынул из кармана записную книжку: — «А в прежние-де годы блаженные памяти при государе царе и великом князе Федоре Ивановиче всея Руси ходил москвитянин Лука гость с товарыщи проведать Обского устья тремя кочи, и те-де люди с великой нужи примерли, а осталось тех людей всего четыре человека…»
— Занятная грамота…
— Загадочная она штука — история. Знавал я одного матроса, для которого имена Прончищевых, Пастухова, Седова ровно ничего не говорили. В одну из навигаций прошел он на лесовозе почти весь Северный. После возвращения спрашиваю
Скучные, ленивые и нелюбопытные люди. Вот мы идем в Арктику, а кажется, и Седов и Прончищев смотрят на нас из-за горизонта. И себя и нас пытают: стоило ли жизнь отдавать за эту белую глухомань? И на душе у них становится спокойнее: стоило.
— Встречаются и такие, как твой матрос. А я вот в последний приезд в Москву познакомился с Буториным.
— Это который ходил на «Щелье» в Мангазею?
— Он самый. Познакомился вначале на квартире Анатолия Сергеева. Журналиста, который, когда я был на другой лодке, с нами ходил… Так вот Буторину далеко за пятьдесят. И чего только он в жизни не повидал! Бил зверя в Арктике, исходил ее вдоль и поперек. Одно воскрешение Мангазеи — подвиг. А ему неймется. Знаешь, над чем они тогда у Анатолия мудрили?
— Собирались бежать на край света?
— Не смейся. Там был еще Константин Бадигин. Капитан «Седова» во время исторического дрейфа этого корабля. Так вот они обмозговали ни много, ни мало, как пройти на древней поморской ладье в одну навигацию весь Великий Северный морской путь. Бадигин тогда размахивал руками и утверждал, что такой поход докажет, в какой степени освоили наши пращуры побережье Арктики, откроет новые древние поселения… Всего я не запомнил.
— А Буторин?
— Он готов был выйти в море хоть завтра. Задерживало его лишь то, что экспедицию такую в день-два не подготовишь. А еще жены побаивался. Каждое утро она подозрительно смотрела на «старика» и спрашивала: «А не пора ли тебе, Дмитрий Андреевич, угомониться?»
— И чем это все кончилось?
— Не знаю. В последний раз я видел эту троицу в Главном штабе. Брали моряков на абордаж: карты, мол, нужны, рация…
— А штаб?
— В штабе же не бесчувственные люди! Тебя бы такая идея разве не увлекла? Обещал помочь!..
Ветер жесткими пушечными ударами бил по рубке.
С левого борта проходило сверкающее холодным блеском ледяное поле. По краям его мерцали на темной воде белые буруны. Впереди бугрилось крошево и снежное сало.
— Долго мы в надводном положении не пойдем.
— Пока лед не очень мощный.
— Кто знает? Мы же видим от силы одну седьмую плавающей в воде глыбы. А толщина льда в Карском море нередко даже летом 5—8 метров. Да еще ветер. Здесь только зазевайся.
Это только кажется, что Арктика безлюдна. Пройди над ней на скоростном самолете полярной ночью: тысячами алмазных огней ударят тебе в очи россыпи далеких портов, становищ, зимовок. Эфир заполнен своей жизнью: кого-то запрашивает Москва, кому-то шлет привет Ленинград, летят сводки погоды, донесения, приказы.