Атомные уходят по тревоге
Шрифт:
Перископ подняли лишь на мгновение. Есть! В опустившихся на море сумерках брезжили силуэты кораблей. Идут прежним курсом.
Теперь только бы успеть к крейсерам. Не потерялись ли они?
Соколов пропустил корабли отряда, а когда акустики донесли, что контакт с кораблями потерян, увеличил ход до полного.
Определив по карте предполагаемую точку встречи, они пошли кратчайшим путем, и, пожалуй, здесь впервые Соколов ощутил, какое волшебное существо дали морякам в руки конструкторы. Все, что сейчас происходило, было немыслимо ни на одной старой лодке. Как летящая стрела, лодка прошивала океан со скоростью курьерского поезда. Если его, Соколова, расчеты были правильны, встреча неминуемо близилась.
— Кажется, пора! — Караваев посмотрел на хронометр. — Пора!
— Попробуем! — Соколов отрывисто скомандовал: — Стоп! Подвсплыть под перископ!
Вначале Соколов ничего не мог разобрать. Море штормило, а густая мгла окутывала
— Справа шум винтов!
Разворот перископа — и в окуляре чуть заметно мигнули далекие топовые огни.
Теперь уже можно было различить темные силуэты крейсеров. Значит, его, вернее, не его, а потенциального стороннего наблюдателя действительно обманывали. Отряд разделился, чтобы сбить с толку возможных преследователей.
Теперь можно было уже и не торопиться. Охотник раньше дичи окажется на тропе.
«А вдруг они снова изменят курс? Нет, не должны. Для обманного маневра такие эволюции в пол-океана — непозволительная роскошь. Значит, можно докладывать? Пожалуй, можно».
Через полчаса Соколов вышел в эфир…
Из дневника офицера Н-ской атомной подводной лодки Василия Усова.
«…Сегодня уже …ые сутки плавания. Осталась какая-нибудь неделя, и я увижу солнце. Пока над головой громадная толща воды. Когда на нее смотришь сверху, не можешь ощутить всей тяжести. Когда под водой и очень долго, она и впрямь давит, как чугун.
В такие дни появляется томящее чувство ожидания берега. Нет, оно, конечно, было всегда, не успели еще уйти на глубину. Но сейчас это чувство острее. Я почему-то вижу удивленные Сережкины глаза: «Па-па! Ты больше никогда не уйдешь в свое море. Мы с мамой так решили…» С мамой лучше об этом не говори… Единственную здоровую мысль, какую я могу высказать в этом неравном споре, так это то, что готов забрать их на лодку. Оля, конечно, уже не реагирует на мои шутки. А Сергей удивленно посмотрит: «Правда, папа?» Потом мы с ним будем долго бродить «куда хочется». И хотя Серега уже многое понимает, все не возьмет в толк, почему я с таким диким восторгом катаюсь по зеленой траве, рву цветы…
Подводник не может видеть глубинные водоросли, кораллы, рыбищ… Я успею еще рассказать Сереге, что не за этим мы ходим на глубины. И хоть наша лодка не ощущает запаха водорослей, не различает цвета, она способна на другое, более важное. Есть у нее чуткие «уши» — это акустическая станция, есть всевидящие «глаза» — это локатор, есть «сердце» — это атомный реактор… И мы можем уловить каждый шорох на глубине, увидеть любой корабль на отдалении… Но главное — мы можем долго, сколько потребуется, пробыть под водой, выйти в любую точку Мирового океана… Нашу лодку сделали люди. Много людей старалось, чтобы нам легко дышалось, чтобы у лодки был хороший ход, верный глаз. Я даже как-то попытался подсчитать, сколько же специалистов принимало участие в создании лодки, получилась весьма внушительная цифра… И весь их труд сводится к одному: охранять тишину. И для моего Сергея тоже.
Когда лодка пересекает экватор, сам Нептун повелевает: «Отныне и во веки веков на всех морях и океанах, на всех широтах и меридианах, на всех глубинах оказывать моряку гостеприимство и всяческие почести». Я смотрю на нептуновские грамоты — много их у меня, а вот гостеприимство океана не всегда чувствуешь…
Представляю, как перезванивает замерзший ивняк над речкой. Женщины у проруби — у нас ее тоже называли полыньей — полощут белье. У них красные от холодной воды руки… Вот, пожалуй, и все ассоциации, какие у меня остались от домашнего слова «полынья».
Зато сейчас, через много лет, я по-другому его воспринимаю. Потому что для каждого подводника полынья — это кусочек чрезвычайно важного жизненного пространства, не только полоска чистой воды. Ведь лодка идет подо льдом, под многометровым панцирем пакового льда. И если в обычных условиях в случае необходимости можно всплыть, то попробуй сделать это здесь, в Арктике. Не всегда полынья может оказаться над головой или тех размеров, что надо… И поэтому любой командир, ведущий лодку в таких условиях, обязательно нанесет на карту замеченную полынью так, на всякий случай…
Сегодня мы отрабатывали всплытие.
— Вроде ничего «окошко», — сказал командир, словно успокаивая самого себя.
А я знаю, какая точность при этом необходима и какое самообладание. Всплываем вертикально, малейшее отклонение — и кажется, услышишь скрежет металла и льда со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Вахтенный инженер-механик, следящий за системой, управляющей плавучестью, — «на товсь». Он сейчас, кажется, потерял слух — спроси что-нибудь, не ответит, глазами впился в приборы…
Американский подводник Калверт описывал такой случай. Лодка вышла в полынью, и команде захотелось запечатлеть на кинопленку всплытие. Оставили на «берегу» операторов и снова ушли под воду.
Мы в тот раз решили не позировать. «Окошко» и в самом деле оказалось подходящим. Отдраили рубочный люк, в отсеки рванулся бодрящий арктический воздух…
Уже рукой подать до причала. Уже все «заголубели» — наступает такое чувство, когда до боли хочется стать на твердую землю. Моряку земля нужна, как Антею. И я не верю тем, кто говорит, что без моря жить не может. Эта красивость сомнительна. Больше поверю тем, кто клянет море, ругает его на чем свет стоит, а поживет на берегу, и его тянет на пирс… Что это? Пусть разбираются психологи…»
Она входила в бухту, поседевшая от морской соли, стремительная в могучих обводах своих, с гордым, поющим на ветру флагом. И хотя над черной водой не полыхнуло, как это было в Отечественную, пламя орудийного залпа — тогда подводники так сообщали берегу о своих победах — на пирсе ждали ее напряженно и радостно. Потому что, хотя и шла она долгими днями в глубинах, встречающие знали, какой это был поход и что, по выражению адмирала, сумела «натворить» в море эта субмарина.
Впрочем, говорилось все это с гордостью, и чувствовалось, что от нее, крылато нареченной когда-то «Ленинским комсомолом», и не ждали иного. Потому что уже как-то привыкли, что люди ее достойно выходили из таких немыслимых ситуаций, которые не только в понятии военных, но и по самым что ни на есть объективнейшим причинам казались безвыходными…
А «натворить» в океане «Ленинский комсомол» действительно успел многое… Сейчас все это, как и итоги учения «Север» в целом, будет анализироваться и изучаться в штабе. В обстановке относительно спокойной и можно сказать «кабинетной».
А тогда — всего считанные часы отделяли людей лодки от недавно пережитого, — тогда все было иначе…
Приказ адмирала гласил:
— В Северной Атлантике действует отряд кораблей «западных». Найти и уничтожить!..
Приказ есть приказ. Но не всегда легко его выполнить. Легко сказать «уничтожить», когда корабли идут в окружении многочисленного эскорта противолодочных кораблей…
— Контакт с «западными» установлен, — доклад гидроакустиков как сигнал: на размышления больше нет времени. Нужно действовать. Но ведь «западные» тоже, наверное, лодку прослушивают.
Значит, нужно идти на сложный обманный маневр.
Дрожит корпус корабля, стремительно, распарывающего глубину. И вот наконец:
— Атака!..
Сказать, что командир мастерски вывел «Ленинский комсомол» на дистанцию торпедного удара, — значит почти ничего не сказать. Ибо в эту абстрактную формулу не вместишь ни горящих глаз боцмана, ни взволнованного напряжения электриков, ни того первого ожидания, которое приковало торпедистов к приборам.
Команда и сама лодка стали в эти мгновения одним живым организмом — стремительным, нервно-напряженным. Так, наверное, сливаются истребитель и машина, идущие на таран.
И когда грозно вздрогнуло могучее тело корабля — самонаводящиеся торпеды вышли навстречу цели, — напряжение не спало. Наоборот, секунды растянулись в часы, а минуты — в вечность.
И лишь после известия, что атака проведена отлично, люди улыбнулись. И боцман вытер пот со лба, и не без гордости подмигнули друг другу торпедисты: мол, знай наших…
Кажется, все.
Но почему нет отбоя тревоги?
Люди недоуменно переглядывались.
В тревожной тишине как-то особенно резко прозвенел голос динамиков:
— Получено срочное сообщение. Идем на поиск подводного ракетоносца «противника».
Дело принимало более серьезный оборот.
Подводный атомоход все же имеет многие преимущества перед самыми мощными надводными кораблями.
Здесь предстояла встреча на равных. Кто кого?
К тому же, судя по всему, атомоход «западных» вовсе не собирался обнаруживать себя. Вероятно, у него была другая цель: скрытно выйти на позицию и нанести внезапный ракетный удар.
В эти минуты главные люди на корабле — акустики. Кажется, они обратились в слух, боясь пропустить малейший шорох тревожного моря.
Идут минуты, напряженные, как сжатая пружина бойка перед ударом.
Одна, десять, сорок минут, сто…
И кажется, с облегчением молодой матрос, почти шепотом, словно боясь ошибиться, доложил:
— Справа по борту — шумы подводной лодки…
Своих здесь быть не может. Значит, это ракетоносец «западных».
Лодка противника прямо по курсу.
Нет, сейчас атаковать нельзя: надо выйти на выгодную позицию.
Вот теперь, кажется, в самый раз.
— Залп!…
И уже потом, на берегу, при подробном анализе учений «Север» моряки услышали авторитетную оценку: «Будь это настоящий бой, не условный «противник», а вражеский корабль, экипаж уничтожил бы его…»