Атомные уходят по тревоге
Шрифт:
Телетайпы отстукивают строки телеграмм — непрерывным потоком поступает информация.
На флоты, соединения и корабли уходят приказы, распоряжения…
Идет прокладка новых курсов большого советского флота.
Это ведь только в Москве наступает ночь. А в небе другого полушария огненным шаром проплывает солнце. И курсы нашего могучего флота никак не вмещаются ни в рамки четко очерченных параллелей, ни во временные пояса планеты. Вахта не прерывается ни на день, ни на час, ни на минуту.
Вот
Утром — самолет, и прощай Север. Прощай все, чему отданы лучшие, освященные трудным, настоящим счастьем годы.
Не хитри перед собой, Анатолий Иванович, — сегодня можно признаться себе в этом.
— Но почему — прощай? — пытался он успокоить себя. — Еще не раз, не два придется побывать здесь. Хотя бы «по долгу» новой службы.
Он на миг представил себе, как идет по этим улицам через три-четыре года. Наверняка попадутся и знакомые. Но сколько встретится тех, с кем ни поговорить по душам, ни вспомнить общее прошлое. Люди растут на атомном стремительно, и кто знает, по каким морям-океанам раскидает судьба тех, кто вместе с ним начинал атомную Одиссею.
Многие нити оборвутся. Другие офицеры и матросы будут идти вот по этой же дороге, пробитой его, Сорокина, поколением в скалах на заснеженные пирсы. И новым командирам доведется провожать и встречать их после долгих месяцев разлуки.
Грусти не грусти: такова жизнь, хотя сердце никогда не смирится с ее жестокой диалектикой, которая не считается, да и не может особо считаться с чувствами людей. У нее — более высокий и важный прицел, не измеряемый не только двумя-тремя годами, но и десятилетием.
Адмирал прошелся по комнате, потрогал подготовленные к отправке книги, остановился у окна.
Пожалуй — вот это только здесь не изменилось. Осталось таким же, как и в те далекие дни, когда он только что сюда прибыл: мощные скалы нависали над долиной, и так же, как много лет назад, несмотря на ночной час, висело прямо над головой, весело светило нежаркое полярное солнце.
Жалко, что Лена с ребятами уже улетели. Махнуть бы с ними сейчас к морю.
Ему вдруг стало тоскливо и неуютно. Может, разбудить кого из друзей? Хотя бы поговорить или просто помолчать вместе.
Он усмехнулся и подумал о телепатии, когда в эту минуту в передней затрещал телефон.
Сорокин узнал голос Бевза:
— Не спишь, Анатолий Иванович?
— А ты бы на моем месте спал? — ответил он вопросом.
— Не знаю, может быть, и не спал бы. А возможно, и спал… Я вот тоже холостякую. Отправил своих вчера под Ленинград. Пройдемся?..
— А не устал?
— Нет.
— Тогда возьмем катер?
— Давай. Я выхожу.
Жили они в соседних подъездах, и Сорокин, подумав, уточнил:
— Минуть через десять. Я вызову машину.
Рука
— Дежурный? Мне машину.
— Есть! — Он не успел повесить трубку, как расслышал вдалеке приглушенный гул мембраны: «Машину — адмиралу!..»
Они не стали ждать и пошли ей навстречу. Когда миновали городок, из-за поворота дороги выскочила «Волга».
— Здравия желаю…
— Отставить, Миша… Уже собрался?
— Так точно… Следующим самолетом после вас улетаю…
— В Москве обязательно зайдите.
— А как же, — Миша засмеялся. — Конечно, зайду.
Срок его службы кончился, и он мог уехать домой еще две недели назад. Но Миша решил дождаться адмирала. «Вместе служили, что же это я его брошу из-за каких-то двух недель. Не по-морскому, не по-солидному получится», — поделился он со своим преемником, которому формально уже сдал машину.
— В базу!
Всю дорогу Сорокин и Бевз молчали, и только, видимо угадав мысли командира, Миша спросил:
— Попрощаться?
— Да.
— Это хорошо, Анатолий Иванович. Я вчера тоже ходил к морю…
Для него было очевидно, что если уж прощаться — так с морем и лодками. С чем же еще?! В них, так или иначе, фокусировалось все, ради чего они жили долгие годы на краю земли.
Остановив машину у самой кромки пирса, Миша спросил:
— С вашего разрешения, товарищ адмирал, я подожду здесь.
— А может, поедете поспите. Мы — надолго.
— В самолете отосплюсь. Да и не хочется сегодня спать. Последняя ночь — здесь.
— Ну смотрите, как знаете…
У причала ждал катер.
Они не пошли в каюту, а стали рядом с рулевым. И когда катер стремительно взял с места, веер соленых брызг прошелся по их лицам.
— Давай зайдем в Белую, — бросил Сорокин рулевому.
— Есть, в Белую.
Минут через тридцать скалы начали яснее проступать из голубой дымки. Уже стали различимыми березки, поселившиеся в расщелинах, белесые наплывы ягеля на черно-красных камнях, и неожиданно за крутым поворотом они встретили корабль.
Короткий обмен сигналами — и катер на малом вошел в неприметную с моря и воздуха бухточку.
Сорокин и Бевз спрыгнули на скользкие камни, поросшие густыми водорослями. Ноги сразу промокли, пока они шли по прибрежной отмели, заваленной изъеденными моллюсками, обломками корабельных досок, концов, поломанными бочками, остро пахнущими рыбой, — чего только не выбрасывает во время штормов океан.
Скалы отвесно поднимались почти из воды, и только метров через триста их прорезала узкая ложбинка, по которой они поднялись на сопку.
Утро уже начиналось. Таяла дымка у горизонта. Тучи чаек горланили у полосы прибоя. Маленькой точкой виднелся внизу катер.