Атомный аврал
Шрифт:
Были приняты дополнительные меры безопасности. Каждому работающему в зале выдавали спецодежду: комбинезон, ботинки, марлевую повязку для защиты дыхательных путей. Доза облучения контролировалась с помощью индивидуального фотопленочного дозиметра («карандаша»).
Работа каждого входящего в зал состояла из нескольких элементарных действий: отключить или включить станок, смыть струей воды рассыпанный по полу активный порошок, добежать с захватом до водяного бассейна и высыпать в него урановую грязь, переставить металлические корыта и т. д. Каждому отводилось на выполнение задания несколько минут. Уже на четвертый день весь персонал
По мере продвижения сверла в глубь канала, на метр, два, пять — Курчатов или Музруков докладывали в Москву.
Из Спецкомитета и ПСУ все время настаивали на ускорении аварийных работ. Спрашивали, что для этого дополнительно нужно? Чем помочь? А, по сути дела, ускорить эту однообразную, круглосуточную работу было невозможно, поскольку рассверловка велась безостановочно.
Через десять дней, 30 июня 1948 года, сверло проткнуло насквозь графитовый котел. После спешной отмывки от радиоактивной пыли центрального зала пуск реактора «А» состоялся заново.
Курчатов отоспался сутки и вместе со своим телохранителем Дмитрием Переверзевым выехал в Москву для отчета в Спецкомитете. Летать на самолете Игорю Васильевичу «во избежание трагических случайностей» с некоторых пор было категорически запрещено.
Из протокола № 66 заседания Специального комитета:
«Принять к сведению сообщение т.т. Курчатова и Ванникова о ходе опробования завода «А».
2. Считать необходимым представить сообщение т. Курчатова о ходе опробования завода «А» товарищу Сталину И.В.
3. Считать необходимым:
а) выезд Ванникова 13–15 июля с. г. на комбинат № 817 для руководства пуском завода «А» и развертывания строительства заводов «Б» и «В»…»
Курчатов вскоре вернулся в Челябинск: уж очень неспокойно было на реакторе.
Атмосфера в эксплуатации была гнетущей и нервной из-за аварийных остановок котла и невыполнения плана, что означало полное отсутствие существенных премиальных доплат.
Речь идет не о технологических дефектах или случайных ошибках персонала. К этому все относились более или менее спокойно: и молния может стукнуть в голову, и ледяная сосулька с крыши.
Более всего изводили мелкие аварии, имеющие массовый, постоянный, ежесменный характер. Бесконечные сигналы о снижении расхода воды (СРВ) изматывали всех. Частые сигналы о снижении расхода в том или ином канале были предвестниками нового «козла». Опасность неукротимо надвигалась. Массовые зависания блочков, внеплановые остановки, пробивки пешней — все предвещало печальный «грозовой» итог. Это произошло 25 июля 1948 года.
В смену Архипова на информационном табло «Р» появился световой сигнал СРВ в канале 28–18. Примерно через 10 секунд отсчета по электронному секундомеру сработала аварийная защита, как и предусматривалось по Регламенту. Котел был остановлен сбросом защитных стержней в активную зону. Попытка разгрузить или пробить канал пешней закончилась безрезультатно. Это был второй «козел» на «Аннушке». Доклад об этой аварии в Москву закончился трагичным для ремонтного персонала решением
Авраамий Павлович свою задачу контроля за ходом ликвидации аварии понимал почти буквально. Он вынес из кабинета Курчатова самый устойчивый дубовый стул и установил его на пятачке центрального зала в десяти метрах от рассверливаемой ячейки 28–18. Для охлаждения режущего инструмента и снижения выброса аэрозолей в аварийную ячейку подавалась охлаждающая вода из резинового шланга. Она переливалась журчащим ручейком через головку закупоренного канала, услаждая слух Завенягина. Он сидел на стуле в генеральской форме, в личной обуви, широко расставив ноги для долгого ожидания. Из кармана шинели периодически доставал мандарины и с аппетитом ел. Кожурки собирал в руку и прятал их в другой карман.
Всем своим спокойствием и благодушием он демонстрировал полное пренебрежение к ядерной опасности. Временами к нему подходил и о чем-то переговаривался Музруков, тоже в личной одежде и без марлевой повязки. Эта дурацкая бравада высших начальников выводила из себя дежурного дозиметриста, который через каждые полчаса забегал в зал на несколько минут для замера фона около рассверливаемой ячейки.
Наконец он не выдержал и подошел вплотную к Завенягину.
— Здесь нельзя сидеть в личной одежде, — произнес дозиметрист дрожащим голосом.
Авраамий Павлович обиженно надул губы.
— Ты кто такой? — спросил он величественно, глядя с пренебрежением на производственную экипировку молодого человека.
— Шевченко, — ответил дозиметрист.
— Поэт? — пошутил Авраамий Павлович.
— Нет, дозиметрист, — ответил Шевченко, не успев сразу переварить генеральскую шутку.
— Не беспокойся, дозиметрист! — заверил генерал. — Ничего со мной не случится. Занимайся своим делом.
Шевченко «заело», и он направился в кабинет Курчатова с жалобой на начальство: что за пример подают рабочим?
Игорь Васильевич нашел выход. Он предоставил дозиметристу свою служебную машину и приказал сделать сейчас же профилактический замер фона в квартире Музрукова.
Уровень радиоактивности превышал норму в десятки раз. Шевченко показывал супруге директора комбината на зашкаливающий прибор в прихожей и туалете и приговаривал:
— Все потому, что не переодевается Борис Глебович. В личной обуви заходит прямо на «пятачок».
Разгневанная женщина попросила подвезти её сию же минуту поближе к тому атомному устройству, где находился в этот момент её супруг.
Курчатов приказал на пост пропустить её в здание и проводить прямо в центральный зал.
Музруков успел сказать «здравствуйте», а Завенягин — галантно протянуть несколько мандаринок. После этого оба пулей вылетели из зала в раздевалку.
— Ну, женщина! — произнес с восхищением Завенягин, надевая халат и натягивая чепчик на лысую голову.
— Жена! — уточнил Музруков, залезая в резиновые галоши.
— А что у неё в руке блестело?
— Не рассмотрел. Вилка какая-то.
— Завидую! У меня такой нет…