Атомный аврал
Шрифт:
Руководитель лос-аламосской лаборатории Роберт Оппенгеймер заметил пацифистские настроения Бора и не преминул доложить об этом кому следовало:
«Официально и секретно [Бор] приехал помочь в реализации технического предприятия, [но] ещё более секретно… он приехал, чтобы осуществить свое дело и достичь своей собственной цели».
В этих словах было выражено сомнение относительно лояльности датского ученого. На самом деле все обстояло сложнее, и потому было плохо понятно или совсем непонятно ограниченным и недальновидным политикам и ученым. Бор с его аналитическим умом, интеллектом
В апреле 1944 года через посольство СССР в Лондоне Бор получил официальное приглашение из СССР, что ещё более усилило недоверие к нему. На Западе оценили это приглашение как хитроумную ловушку, чтобы заманить Бора и выведать (или «выдавить»?) у него секреты атомной бомбы. Черчилль пришел в ярость, считая, что Бора открыто приглашают принять участие в советском атомном проекте. Да и сам Бор воспринял приглашение Капицы именно так.
Из памятной записки Бора от 3 июля 1944 года, направленной Рузвельту:
«Это письмо содержало официальное приглашение приехать в Москву, чтобы присоединиться к русским коллегам в их исследовательской работе… Естественно предположить, что ядерные проблемы окажутся в центре их интересов».
Несмотря на сгущающиеся вокруг него тучи подозрения и недоверия, а может быть, именно поэтому, Нильс Бор решил открыто высказать свою позицию.
Его предложения были оформлены в виде меморандумов на имя Черчилля (от 22 мая) и на имя Рузвельта (от 7 сентября 1944 года). Бор писал, что создание бомбы стало бы событием, выходящим за рамки предшествующего человеческого опыта… Мир, в котором враждебные нации могли бы производить атомные бомбы, оказался бы перед постоянной угрозой глобальной катастрофы. В таком мире традиционные концепции безопасности через военную защиту были бы неприменимы…
«Без гарантии каких-либо форм международного контроля над атомной энергией великие державы неизбежно выбирали бы путь производства атомного оружия в ожидании возникновения дипломатических преимуществ. Такая близорукая политика сеяла бы семена мирового безумия».
Независимо от того, как скоро это оружие было бы готово для использования и какую роль оно могло сыграть в настоящей войне, определенные соглашения с Советским Союзом относительно будущего контроля над атомной энергией должны быть достигнуты.
Необходимо, чтобы Сталин был бы проинформирован о Манхэттенском проекте до того, как кончится война. Советские лидеры должны были быть уверенными, что англо-американский альянс, основанный на атомной монополии, не будет направлен против их страны.
Бор предлагал, чтобы Советы были проинформированы только о факте существования Манхэттенского проекта, но не о деталях конструкции бомбы.
Из меморандума Бора на имя Рузвельта:
«На предварительном этапе никакая информация, касающаяся важнейших технических достижений, не должна быть предоставлена — наоборот, должно быть честно объяснено, что вся такая
Личная встреча с Черчиллем в мае 1944 года закончилась неудачно. Английский лидер не понял и не оценил усилий датского ученого.
Рузвельт оказался более дальновидным политиком и более разумным человеком. Он старался понять Бора, прислушивался к его доводам, сомневался и колебался. В конце концов решил посоветоваться с главным союзником — Черчиллем.
Под влиянием твердого и по-военному прямолинейного английского премьера Рузвельт и Черчилль пришли к соглашению и 19 сентября 1944 года подписали в Квебеке совместный секретный меморандум.
Из протокола:
«1. Предложение проинформировать мир относительно проекта «Тьюб Элойз» с целью заключить соглашение об интернациональном контроле… не принято. Весь вопрос следует и впредь рассматривать как предельно секретный…».
Если бы западные лидеры представляли себе в тот момент, насколько информирован Советский Союз об американском «секретном» проекте, возможно, их решение не звучало бы столь категорично. Но тогда Черчилля более всего беспокоила надежная закрытость проекта. Именно он настоял на включении в протокол встречи следующего пункта:
«3. Нужно провести расследование деятельности профессора Бора и предпринять шаги, гарантирующие уверенность, что он не несет ответственность за утечку информации — в особенности к русским».
С этого момента Черчилль считал, что за Бором надо следить, так как русские могут пойти на то, чтобы просто выкрасть датского ученого. На следующий день после квебекской встречи, 20 сентября, Черчилль пишет своему научному советнику лорду Черуэллу:
«…Русский профессор [Капица] побуждал его приехать в Россию для обсуждения предмета… Что все это значит? Мне кажется, Бора следовало бы заключить в тюрьму или, в любом случае, предупредить, что он находится на грани преступления, караемого смертной казнью».
Бор осознал, что его благородные порывы завершились безрезультатно. И надолго замолк.
Однако взрывы атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки вызвали его немедленную негативную реакцию.
11 августа 1945 года он публикует в газете «Тайме» статью «Наука и цивилизация». В сентябре в американском журнале «Сайенс» — статью «Вызов цивилизации».
«Успех физической науки… поставил цивилизацию перед исключительно серьезным вызовом… и угрожает нарушить баланс, жизненно важный для процветания организованного общества… Сейчас мы достигли стадии, которая требует выработки нового подхода ко всей проблеме международных отношений».
Советский Союз оказался в изоляции вследствие атомной монополии США. Это опасно, с точки зрения Бора. Надо найти путь к постепенному снятию назревающего конфликта между бывшими союзниками.
С этими удручающими мыслями Нильс Бор покидает Англию 25 августа 1945 года и возвращается на родину, в освобожденную Данию, где его встречают помпезно, приветственными речами и букетами цветов, как национального героя.
Это произошло через пять дней после приказа Сталина об учреждении Специального комитета.