Атташе

Капба Евгений Адгурович

— Здорово вы их вымуштровали! — восхитился Феликс, который шагал со мной рядом, — Чуть ли не идеальные солдаты! А говорили — кафры и мухи не обидят, война — не их стихия...

— Кафры — покладистые, послушные. Если не заставлять их устраивать показательные расстрелы или выходить с врагами один на один, врукопашную — они горы могут свернуть. Ну, сейчас сам всё увидишь...

Русло речки петляло, и вместо семи верст до позиций федералистов мы отшагали все семнадцать, но зашли в левый фланг артиллеристам, которые с ритмичностью метронома отправляли в сторону лагеря смертоносные гостинцы. Я с внутренней дрожью представлял, каково

сейчас приходится нашим соратникам. С этим надо было заканчивать — пока лазарет не превратился в кладбище.

Гущенко на пятой точке съехал по песчаному склону, лихо вскочил и доложил:

— Основные силы неприятеля выдвинулись на позиции для атаки и залегли в ложбинах — там всего полторы версты до берега Лилианы. Ждут конца артподготовки — и навалятся!

— Отря-а-ад! — я потянул шашку из ножен, — Наверх— марш-марш! В шеренгу по три — стройся!

Шорох осыпающегося песка и лязганье винтовок, легкий матерок имперцев и бормотание кафров наполнили русло ручья. Я поднялся на высокий берег одним из первых, сжал на секунду виски ладонями и мигом отпустил — нельзя было делать бледный вид перед четырьмя тысячами очень впечатлительных бойцов. У Феликса имелся бинокль, и я довольно бесцеремонно протянул за ним руку. Разведчик вздернул бровь, но оптикой поделился.

Приложив прохладные окуляры к стеклам темных очков, я удовлетворенно хмыкнул: на артиллерийских позициях началась суматоха. Обслуга металась вокруг орудий, пытаясь решить — им поворачивать пушки в нашу сторону или продолжать артобстрел? Враги мы или друзья? Федералисты понятия не имели, как реагировать на появившуюся на горизонте армию низкорослых коричневокожих молодчиков: полуголых, в одних только полотняных широких штанах, но весьма уверенно держащих в руках оружие.

Легионеры выстроили кафров широким фронтом — шеренга растянулась на целую версту.

— Готовсь! — гаркнул я, надсаживая легкие, и мою команду хором повторили сотни и сотни стрелков, упирая приклады винтовок в плечи и надеясь на то, что заморские заклинания принесут им удачу в бою, — Це-е-елсь! А-а-а-агонь!

— А-а-а-агонь! — выдохнул строй, и коричневые пальцы кафров потянули за спусковые крючки.

Залп четырех тысяч винтовок свинцовым дождем смел артиллеристов, боевое охранение, обозников и всех, кто попал под это рукотворное стихийное бедствие.

— Марш-марш!

— Р-рыба-колбаса, р-рыба-колбаса... — им было страшно до чертиков, но они шли вперед, на ходу перезаряжаясь, и горе всем, кто станет на пути у этих покладистых, добродушных людей...

— Знаешь, что это? — Карский был явно под впечатлением. Он переводил взгляд с кафров на меня и обратно, — Крестовый поход детей.

* * *

XXVII РАССВЕТ

Бородатые гемайны, с ног до головы покрытые пылью и кровью, размахивали шляпами и разноголосо орали, приветствуя малышей кафров, марширующих вдоль рядов кавалеристов из коммандо, всё-таки успевших на выручку:

— Йа-а-а-а! Йа-а-а! Еэр дие наам ван Год!

Кафры как-то растерянно улыбались и кричали в ответ:

— Наталь! Наталь! Рыба-колбаса! А-а-агонь! — и салютовали винтовками, эти маленькие герои.

Их осталось в живых едва половина, и мне некого было винить в этом. Себя? Грэя? Бутлера? Ван Буурена и разведку Наталя?

Крестовый поход

детей окончился бойней. Напуганные прекращением артобстрела и залпами в тылу, командиры федералистов развернули третью линию, почти целиком состоящую из опытных бойцов: что-то около трех рот зуавов, двух сотен Гертонских гренадеров, охранные и штабные взводы из моих разлюбезных соотечественников, в гражданскую стоявших по другую сторону фронта.

Кафры стояли и стреляли до тех пор, пока не падали, убитые наповал, или от потери крови. Беречь голову? Как я мог залечь или укрыться, когда мои — пускай и на один день — бойцы стояли в полный рост? Они не умели по-другому, так мы их научили, ориентируясь на столкновения с дикарями Сахеля. И потому потери были ужасающими — с обеих сторон.

Зуавы полегли почти полностью. Рассмотрев, кому они обязаны ударом в тыл, зурбаганцы рассвирепели и, не слушаясь командиров, кинулись в атаку в своем яростном стиле, решив разогнать "грязномордых", посмевших стрелять в своих освободителей. Штыки и приклады, этого будет довольно для чертовых карликов — так они думали. И были изрешечены пулями. Остальные федералисты резко поумнели — и пытались атаковать короткими перебежками, под прикрытием пулеметов.

Не будь среди кафрского войска наших, имперских вояк — малыши полегли бы все. Но опытные легионеры корректировали подавляющий огонь сотен и десятков винтовок, указывая цели. Кузьма занял позицию на возвышенности и лупил короткими очередями, поддерживая самые опасные участки. Гущенко и Ющенко переквалифицировались в снайперов, пытаясь прицельно выбивать пулеметную обслугу... Зажатые между лагерем, откуда гемайны ван Буурена и легионеры Шендеровича беспрерывно и болезненно огрызались винтовочным и орудийным огнем, и громыхающей залпами шеренгой кафров, войско Федерации было вынуждено сражаться на два фронта и теряло огромное количество людей. Не знаю, что творилось на берегу Лилианы, но у нас каждую минуту кто-то падал на землю, обливаясь кровью.

Побоище продолжалось около часа, пока не подоспели коммандо, дикими воплями, бинокулярной стрельбой и развевающимися своими бородами внесшие панику в ряды неприятеля. Атака конной лавы в десять тысяч всадников — это зрелище апокалиптическое...

Я остался цел и невредим. Ни единой царапины. Но седых волос, наверняка, прибавилось, и глаз дергался — об этом мне Феликс сказал. У него рука болталась на перевязи, и пальцы не хотели шевелиться — но разведчику было наплевать. В глазах у него сверкали бесенята.

— Из-за Лилианы подошли первые сыновья во главе с Луисом Боотой. Федералистам придется сдаться!

Остатки разгромленных частей противника по иронии судьбы укрылись в том самом русле реки, которое мы использовали для обходного маневра, и теперь выжившие командиры решали, как им быть дальше. Судя по всему, там расположилось несколько тысяч человек — и они понятия не имели, что делать.

Я снял треснувшие солнечные очки и выбросил их к чертовой матери. Светочувствительность — теперь это было меньшее, что меня волновало. Нужно было возвращаться в лагерь на берегу, и я с ужасом думал о том, что стало с лазаретом, с медиками и пациентами, не успевшими эвакуироваться до начала артобстрела... Там ведь были наши, имперские мужчины и женщины! И кафры, и гемайны, которые за последние месяцы стали для меня такими же соотечественниками, как жители Груманта, Мангазеи или берегов Эвксины...